Пелэм, или приключения джентльмена
Шрифт:
В замысле образа лорда Винсента не менее полно сказывается творческое своеобразие Бульвера. Вначале он кажется острословом, пародией на денди, щеголяющим не только костюмами, но и словами.
Но в XIV главе Бульвер страстно полемизирует с теми авторами, которые, «уловив в человеке какую-нибудь ярко выраженную особенность», начинают «приписывать ему эту отличительную черту в любое время, при любых обстоятельствах». Нетрудно было бы так изобразить и Винсента. Однако в действительности люди гораздо сложнее, чем такое карикатурное их изображение. И автор обнаруживает в острослове Винсенте многое, что противоречит тому, чем он кажется на первый взгляд. У Винсента есть и настоящая ученость, и серьезные мысли, и очень
Совершенно закономерно, что одновременно со Стендалем английский писатель, предшественник великих реалистов, ищет пути нового, более сложного, чем у Филдинга, Смоллета или Годвина, понимания человека.
У Годвина, роман которого «Калеб Вильямс» был в сфере самого пристального внимания Бульвера, — Фолкленд, наделенный обликом, манерами и речами весьма порядочного и благородного человека, оказывается, в известных условиях, отъявленным негодяем. Но два человека, показанные в одном, совершенно не сочетаются между собою, они только объединены одним именем. Бульвер вступает на другой путь: он обнаруживает оттенки, он видит единство противоречивой и сложной личности человека.
Отравленный дендизмом высшего общества, Винсент в то же время, отстаивая господство разума, высказывает многие серьезные мысли, которые отвечают реальным потребностям передовых людей его времени.
Образ лорда Гленвила тоже задуман как образ живой и конкретный. Сочетание в нем черт благородной человеческой натуры и аристократических предрассудков привело его в прошлом к ситуации трагической и страшной. Горячо любимую им женщину, которую он, в силу сословных предрассудков, не решался удостоить чести стать его женой, оскорбляют как его любовницу.
Но эта трагическая завязка толкает Бульвера на совершенно чуждый основному строю романа путь патетической мелодрамы. Полемизируя с мрачной разочарованностью Гленвила, Бульвер, однако, создает целый ряд эпизодов, с ним связанных, в духе Юнга, в духе Анны Редклиф, смешивая сентиментальную романтику с «готическим» романом кошмаров и ужасов и с уголовным романом.
Обаятельный красавец, мудрец, окруженный книгами, отзывчивый и великодушный человек и жестокий мститель, преследующий своего врага, — эти два облика лорда Гленвила, конечно, остаются внутренне разобщенными. Много наивного и беспомощного в этом образе и в том, что связано с ним.
Но не всё в «уголовной» части романа написано слабо. Один из самых оригинальных образов — это Джоб Джонсон, предшественник бальзаковского Вотрена. С большим мастерством нарисован его портрет. Во внешности его и обращении все кажется сначала весьма обыденным. Но он «слишком уж прямодушен, непосредствен» и общителен. «Честные люди очень скоро, на своем горьком опыте, приучаются проявлять сдержанность. Мошенники общительны и ведут себя непринужденно, ибо доверчивость и прямодушие совершенно ни к чему их не обязывают». Бульвер разгадывает личность человека, идя от обратного, показывая, как прямодушие является одним из признаков и проявлений лукавства.
Ловкий, многоопытный вор, «влиятельный» в своей шайке, Джоб — «философ» грязного своего ремесла и оригинальная личность. Пелэм в общении с ним дышит непривычным ему воздухом. Не видя вовсе трудового народа, денди вынужден у мошенника брать уроки простоты и реального взгляда на вещи, к мошеннику обращаться за помощью в трудную минуту.
Менее многогранен образ Торнтона. Это — грубый, наглый, тщеславный негодяй, на долю которого не оставлено ни одного человеческого чувства. Все же этот образ по-своему конкретен. Дело в том, что блистательные залы аристократических особняков не особенно интересуют Бульвера. Зато грязная лестница, ведущая на четвертый
6
В повести Лермонтова «Княгиня Лиговская»
7
Гений места (лат.).
Нужно сказать, что еще более в бальзаковском духе, до Бальзака, изображены улицы Парижа, запечатлевшие в себе его историю. Пелэма поражают «окаменевшие останки старого строя» с их обликом отчаяния и утраченного величия, а рядом — новехонькие роскошные дома богатых буржуа.
Чисто парижской является трагикомическая фигура болезненно тщеславного ловеласа Марго; анекдот с корзиной, в которой он висел за окном, — самая веселая страница романа.
Женские образы, кроме матери героя и герцогини Перпиньянской, не особенно интересны. Но портрет мисс Гленвил, возлюбленной Пелэма, дан в романе с большим искусством.
В языке романа много живости, много остроумия. Сравнения порой предвосхищают юмор и неожиданную меткость диккенсовских сравнений: на ногах у Джоба «сапоги, очень напоминавшие изображение Италии на географической карте»; косящие глаза Джоба напоминали «ирландские ружья, специально рассчитанные на то, чтобы стрелять из-за угла», и тут же: «Косматые брови сильно смахивали на кустики куманики, в которых прятались хитрые, как у лисы, глаза» (гл. LXIX).
Многие сравнения носят характер литературных реминисценций; так, один из персонажей романа, говоря о склонности англичан все заимствовать у иностранцев, вспоминает героя Лесажа, постоянно менявшего слуг, но имевшего одну ливрею для высокого и низкого, для тощего и для толстого. «Так и мы перенимаем чужие повадки, как бы ни были они нелепы и несообразны с нашей природой».
Характерен строй фразы с несколько возвышенным началом и неожиданно прозаическим концом: «Отец дал мне свое благословение и чек на своего банкира» (гл. IX). «Я все выдержу, но выдержит ли веревка?» (гл. XVII).
Многообразие лексики и фразеологии романа вызвано сочетанием легкого великосветского юмора и серьезной, то задушевной, то резонерской, то насыщенной мыслями беседы, реалистического описания улиц и зданий Парижа с готической романтикой кладбища и ночных скитаний героев. Однако основной авторский повествовательный тон романа действенный, точный, почти деловой. Автору чужды живописные красоты романов Скотта и Купера, его явно восхищают житейская будничность в повествовании Стерна и трезвая сжатость автора «Калеба Вильямса».
Совершенно понятно поэтому, что Пушкин, который явно предпочитал аналитически точную прозу Констана и Стендаля пышной прозе Шатобриана и блистательной прозе Гюго, проявлял такое сочувствие к роману Бульвера.
Пятнадцатая глава начинается совершенно в духе зачинов незавершенных пушкинских романов и повестей: «У месье де В. был званый вечер…»
Язык «Пелэма» насыщен французскими словами. Правда, в романе нет ни писем, ни речей, ни даже целых фраз (кроме эпиграфов и стихов), написанных или сказанных по-французски. Но слова французские встречаются постоянно,