Пелерина
Шрифт:
— Я подумал, что он или не в своем уме, или…
— Или — что? Ты к чему клонишь? Тебе кажется, дело нечисто? Пахнет аферой — это ты хочешь сказать?
— Ну, в общем, вроде этого, а может… в общем, вы лучше меня понимаете, что я хочу сказать.
Человек снова ухмыльнулся и не спеша сунул в рот сигарету.
— Но почему шестьдесят шестой? — спросил он с внезапным, строгим прищуром. — Тебе не показалось подозрительным, что Зеведей напирал на шестьдесят шестой, а не на какой-нибудь другой год, к примеру на пятьдесят
— Нет, — оробев, признался Пантелимон. — Вот когда вы мне это сейчас подсказали, я тоже вижу: подозрительно. Потому как, в самом деле, почему шестьдесят шестой?
Человек рассмеялся.
— Вы нас за дураков-то не считайте, товарищ.
Пантелимон побледнел и залепетал с жалкой улыбкой:
— Я? Как я могу вас считать за… за кого вы говорите? Да я…
Но тут он осекся, увидев, что к ним рысцой приближается парень в берете, натянутом до бровей.
— Вышел из дому, — запыхавшись, прохрипел он. — Пять минут назад.
— Из номера тринадцать?
— Нет, из тринадцать-бис.
— Значит, снова он тебя провел. Говорил же я тебе, что в тринадцать-бис… ну да ладно, пока время терпит… Откуда ты взял про музей вооруженных сил? — Последняя фраза целила в Пантелимона.
— Я… Я ничего не брал…
— Товарищ Пантелимон, — раздельно выговорил человек, — не скрою, сердце у меня доброе, однако…
У Пантелимона поникли плечи.
— Наш шеф, административный директор, товарищ Ульеру, привлек мое внимание к тому, что… что, если по-научному, современными методами… если на месте заплат…
— Это я от тебя пятый раз слышу. А музей вооруженных сил тут при чем?
— Так ведь товарищ директор, товарищ Ульеру, сказал, что дело серьезное, потому что музейный экспонат. Ну, получается, что экспонат украден. Из музея вооруженных сил.
Человек отнял от губ сигарету и стряхнул пепел прямо перед носом Пантелимона.
— Ага, это ты раскумекал, а почему шестьдесят шестой — нет? Зеведей-то ведь говорил: шестьдесят шестой. Не шестидесятый и не пятьдесят шестой!
Он опять сощурился и процедил сквозь зубы:
— Совсем нас за дураков считаете, товарищ!
— Я, товарищ? — воскликнул Пантелимон, прижимая к груди свободную от колбасы руку.
— Именно вы, товарищ! — И отвернулся к парню в берете. — Что у нас со Слатиной? Он там фигурирует?
— Это по секции Фэинару. Вроде бы смахивает на сентябрьское дело.
— Так, так…
— Вот и Фэинару про то же. Дескать…
— Все. Понял! — отрезал человек, грозно глядя ему прямо в душу.
III
Как всегда, за несколько минут до обеденного перерыва Пантелимон вышел из лаборатории, чтобы подняться к Ульеру. Но у лифта его встретила молоденькая секретарша.
— Зря проездите, его сегодня не будет. — И с улыбкой добавила: — Дела. Двадцатого мая, двадцать
Пантелимону показалось, что секретарша пытается подмигнуть ему левым глазом, и он покраснел, озадачась.
— А! — сказал он и пошел было обратно. Но отошел недалеко, вернулся и спросил, понизив голос: — А что — двадцатое и двадцать первое мая? Какие-то даты?
Секретарша посмотрела на него с ужасом и — на этот раз Пантелимон уже не мог сомневаться — в самом деле подмигнула ему левым глазом.
— Зависит от места, — сказала она. — В некоторых провинциальных городах двадцатое мая важнее, чем двадцать первое…
— В провинциальных! — оживился Пантелимон. — Любопытная вещь! Вчера вечером я как раз думал о провинциальных городках. Сам не знаю почему. Слатина, например…
Будто не слыша, девушка кивнула и показала ему спину.
На другой день Пантелимон расположился на обед прямо в лаборатории. Достал сверток с закусками и приладил было открывалку к пиву, когда в дверях появился Ульеру.
— А, уже вернулись! — радостно приветствовал его Пантелимон. — Тогда пошли в столовую.
Но, поскольку Ульеру молчал, меряя его взглядом, он все же откупорил бутылку и протянул ему стакан с пивом.
— Как ты проведал, что я был в Слатине? — спросил Ульеру, отхлебнув глоток-другой.
Пантелимон оторопел.
— Вы были в Слатине? Убей меня Бог, если я об этом знал!
— Тогда почему ты сказал секретарше, что твой любимый город — Слатина? Почему именно Слатина, куда меня как раз посылали? Да еще с инспекцией, это я тебе признаюсь, как другу, потому что доверяю.
Пантелимон выпил свое пиво и сел.
— Начнем с того, что я не говорил, что Слатина — мой любимый город. Я его знать не знаю. Я в жизни не был в Слатине. Я сказал только, что накануне, не знаю почему, думал о провинциальных городках. К примеру, о Слатине.
— Все-таки о Слатине! — Ульеру упорно смотрел ему в глаза.
Пантелимон пожал плечами.
— Может, из-за него… я не успел вам сказать… Третьего дня я снова встретил у продуктового того типа в пелерине, ну, вы помните… Типа, про которого вы говорили, что если бы можно было точно доказать…
Ульеру на цыпочках подкрался к двери, рванул ее на себя, осторожно высунул голову в коридор, покрутил ею направо и налево. Потом вернулся и уселся на стул.
— По-моему, он сдвинутый, — продолжал Пантелимон.
— Ты что, с ним поговорил?
— Поговорил — сильно сказано. Было не до того, потому что… Ну да это целая история.
— И он тебе что-то сказал про Слатину?
— Не то чтобы он. Там, вокруг нас, собралась целая толпа, и кто-то вякнул, что в Слатине выходит «Скынтейя» за шестьдесят шестой год. Вместо, скажем, девятнадцатого мая шестьдесят девятого на ней стоит девятнадцатое мая шестьдесят шестого. Вот так вот…