Пеликан. Месть замка Ратлин
Шрифт:
– Ты сам не свой, – то ли спросил, то ли, что более вероятно, с тихим вздохом сожаления констатировал граф Эссекс.
Рене сглотнул и перестал заламывать пальцы.
– Мне жаль, – ответил юноша. – Я вел себя недостойно.
Уильям помедлил с ответом.
– Ты считаешь себя свободным? – наконец спросил Деверо.
Рене замялся и поджал губы.
– Да, мастер Деверо, – кивнул Готье.
– Ты умолк, прежде чем ответить, мой благоразумный воспитанник, – со слышимым довольством произнес Эссекс.
Эта короткая теплая похвала душевно отозвалась в сердце
– Скорее всего, если я спрошу, как ты нашел этот ответ, ты расскажешь о том, как широко распахнуты перед тобой все двери, и будешь прав, – произнес Эссекс, – даже Тауэр будет рад видеть тебя своим гостем, мой мальчик. Ты гордишься этим, я знаю – хоть я и не вижу твоего лица. Тут есть чем гордиться, Рене. Ты берешь и приумножаешь то, что даровано тебе. Я учил тебя не перемалывать зерна, уготованные для посева, и ты чтишь мое учение.
– Благодарю вас, – дыхание Рене сбилось от радостного трепета.
– И при этом, – вздохнул Уильям, проводя рукой по усталому осунувшемуся лицу, – ты вряд ли догадываешься, какой еще свободой ты обладаешь.
Тревога пронзающим холодом полоснула сердце юноши. Рене ждал, когда наставник продолжит.
– По поводу Макдонеллов… – произнес граф Эссекс.
– Я не хотел никого оскорбить, говоря о… Ратлине, – оправдываясь, юноша внимательно сглотнул.
– Твое счастье, что на твоих плечах нет страшного бремени судить ни живых, ни мертвых, – произнес Уильям. – Это большая свобода, Рене.
Граф Готье еще не раз и не два вспомнит эти слова своего учителя. А тем временем по коридорам особняка Эссекс бегал сквозняк, трусливо прижавшись к полу. Он поскуливал, забегая за угол. Ставни жалобно затрещали, и Рене поднял взгляд. Собравшись с силами, он открыл дверь. Петли тоскливо заныли.
Покои мастера Деверо стали прибежищем болезни, страданий и мрака. Его кожа серела день ото дня все сильнее, особенно после страшной раны в бою, с тех пор, как граф Эссекс вернулся из Ирландии – диких краев, непокорных и свирепых, как морские ветра, которые с хрустом ломают мачты и рвут паруса. Недолгая радость победы сменилась горестным и сострадательным молчанием. Рене ухаживал за покровителем, и сердце содрогалось от страха перед неумолимо наступающим роком.
– Сын? – раздался хриплый голос.
– Нет, мастер Деверо, – тихо ответил Готье. – Это я, Рене.
– Рене? Ни черта не вижу, подойди ближе, – попросил Уолтер.
– Я попрошу принести больше света, – юноша не успел подняться с кровати, как Уолтер вцепился жилистой рукой в его жилет.
– Нет. Огонь больно режет слабые глаза, – произнес граф Эссекс, и на его измученном, блестящем от пота лице отразилась такая мука, будто бы тысячи светил в этот самый миг жгли его глаза.
Рене беспомощно наблюдал, как болезнь истачивает старого графа, и призывал все мужество, чтобы принять свою судьбу.
– Ты должен знать, – произнес Уолтер, но его слова заглушили шаги в коридоре.
Рене обернулся на вбежавшего запыхавшегося человека. Его лицо раскраснелось, и грудь никак не могла вобрать столько воздуха,
– Мастер Деверо слишком слаб, чтобы принять вас, – строго предупредил Рене.
– Это про Ратлин, – громко провозгласил гонец, не успевший снять одежды.
– Что? – коротко спросил Уолтер и предпринял невероятное усилие, чтобы сесть на своем ложе.
Рене с неудовольствием вздохнул и скрестил руки на груди, но, потакая воле графа Эссекса, отошел в тень и прислонился спиной к стене.
– Собственными глазами видел это, ваша светлость, – клятвенно зашептал гонец, упав на колени подле ложа больного.
Уолтер впился взглядом в докладчика, и этот влажный взгляд, которому уже приоткрылась истина иных порядков и законов, сиял безумием.
– Что? – вновь вопрошал Уолтер, хотя он знал, он знал лучше гонца, о чем же идет сбитая и рваная речь.
– По ночам, как сходит тьма, в замке Данлюс видели огонь, – докладывал гонец. – Своими глазами видел, как тени бродят в Данлюсе, они становятся длиннее к часу зверя и к утру исчезают.
– Прочь, – едва слышно пробормотал Уолтер.
Посланник не успел осмыслить брошенного повеления господина и так и простоял в изумлении мгновение. После чего наконец опомнился, поднялся на ноги и, отдав поклон, поспешил покинуть мрачную опочивальню, оставив Рене и Уолтера одних.
До чего же это было тяжелое молчание. Рене молча ждал, сам не зная чего, притаившись в тени. Такого угрюмого мрака не было на лице графа Эссекса за всю его жизнь. Тень залегала в его глазах глубокой горечью, и вскоре Уолтер был не в силах с ней совладать. Из глаз полились горячие слезы. Рене переборол первый порыв испуга и ринулся к своему ментору, не зная, чем утешить старого графа, и есть ли вообще утешение умирающему. Поддавшись зову сердца, Рене обнял его так крепко, как никогда не позволял себе.
– Успокой душу Ратлина, – в ответ прошептал граф слабеющим голосом.
Рене не успел сказать ни слова, как ощутил, что тело Уолтера обмякло, отойдя в глубокий сон. На следующий день, 22 сентября 1576 года, Уолтер Деверо, первый граф Эссекса, скончался.
– Может ли одинокий старик утолить свое любопытство, ваша светлость? – спросил лодочник.
Рене отвел хмурый взгляд от высоких скал в длинных туманных одеждах.
– Спрашивайте, мой друг, – добродушно позволил граф, будучи отнюдь не против, чтобы человеческий голос как-то скрасил окружающую их завесу равнодушного сырого холода.
– С какой целью вы прибыли сюда? – спросил старик, ловко орудуя веслами, чередуя их с заметной сноровкой. – Места здесь неспокойные, и сразу скажу, по вам видно, что у вас под одеждой припрятана брошь с драгоценным камнем или фамильное кольцо под перчатками. А то и, глядишь, у ваших славных родителей на материке тоже, видно, деньжатки водятся.
Рене выпрямился и подозрительно прищурился.
– Я не хотел вас кошмарить зазря! – тут же стал оправдываться лодочник, видя, что вгоняет графа в дурное расположение духа. – Попросту хотел попросить вашу светлость быть осторожнее, только и всего.