Пелко и волки (сборник)
Шрифт:
Ну, этого-то Пелко как раз боялся меньше всего. Не станет Ратша ловить беглого пленника, не будет выслеживать его в золотой Метсоле и по берегам звонких ручьев: не хозяин он ему, а Пелко не раб, не взвешивали за него на торгу светлого серебра, а за поцарапанную руку, уж верно, он Ратше давным-давно отплатил. На радостях от встречи со своим Пелко едва не рассказал Ахти Гусю всё как оно было, однако вовремя остановился. Научился уже неправде людской и тому, что бывает человек человеку злее зверя лесного. И удержал болтливый язык, пристегнул его ниточкой к уху. Ответил коротко:
– Дела одного не
– Ратше отомстить задумал никак? Смотри, парень, пропадешь…
Не умея врать, Пелко смолчал. Ахти сказал ему:
– Негоже бросать своего. Пойдём, если хочешь, у меня теперь поживешь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Наберешься ли отваги
опрокинуть кружку пива,
осушить вот эту чашу?
Озеро казалось не особенно широким – если как следует растянуть тетиву, стрела перелетит его без большого труда. Но зато вдоль берега можно было грести целый день хоть в одну сторону, хоть в другую, и оно не кончалось. В бесчисленных протоках угадывалось даже течение – водяная трава, колебавшаяся в прозрачной глубине, вытягивалась бородами.
Огонь не сумеет перемахнуть через озеро, и даже ветер, не в шутку разошедшийся, не сможет его перенести. Огонь будет зло топтаться на том берегу, гудя и швыряясь шипящими головешками, – ни дать ни взять разбойная дружина, увидевшая в деревне не одних только испуганных женщин, но и мужей-охотников с полными колчанами стрел!
А потом пламя догрызет последнее дерево и угаснет само собой. Прибегут тучи, и дождь прольется в золу. Остынет пожарище, и ветер нанесет туда семена деревьев и трав…
Легкая кожаная лодка подрагивала на мелких волнах. Здесь, у дальнего берега, охотнику незачем было бояться огня, и он сидел неподвижно, глядя, как в потемках от тучи чёрного дыма, совсем спрятавшей солнце, плыло через озеро спасавшееся зверье: могучие лоси, свирепые кабаны и рыжие белки, которых одну за другой губили в воде пушистые шубки. Несколько мокрых зверьков в отчаянии вскарабкались по веслу и теперь жались все вместе на гнутом можжевеловом борту, не боясь человеческой руки. Охотник не гнал белок и не пытался поймать. Грех великий – обидеть попросившего помощи! Осерчает лесная хозяюшка Миэликки и выйдет к горе-добытчику в страшном, изорванном платье, в стоптанных берестяных лаптях, не укажет звериного следа, не позволит принести домой из чащи ни мяса, ни ягод, ни пушистых мехов… Поселился в лесу – чти Правду лесную!
Зверей в воде делалось меньше: к берегу уже вплотную придвигался огонь. Спасшиеся выбирались на безопасную сторону, скользя впопыхах по отлогому граниту, и со всех ног удирали в лес. Не видать больше охотнику своего заботливо сложенного шалаша и припасов. Разнесут на бегу, втопчут лапами и копытами в податливый лесной мох!
Немного погодя над зелёными вершинами сосен взвились языки яркого пламени и озеро сделалось багровым. Охотник невольно стиснул весло: показалось, будто на обреченных деревьях каждая хвоинка поднялась от ужаса дыбом…
Вот у того берега по всей его длине, сколько хватало глаз, одновременно вспыхнули тростники.
Потом над взбаламученной поверхностью показалась голова и зверь поплыл: широкий лоб, стоячие уши – волк! Серый воин из тех, с кем, случалось, охотник насмерть бился в студеных зимних снегах… Теперь, конечно, матерому было вовсе не до того, но сидевший в лодке не удержался и погладил пальцами длинную острогу, всегда лежавшую под рукой. Повстречав Хвостатого, держи ухо востро. Этот не пощадит.
Проскулив, волк словно бы устыдился и не издавал более ни звука, однако плыл всё медленнее, явно слабея. Охотник пригляделся: такого, пожалуй, незачем особенно бояться. Он не сможет не то что напасть, но, пожалуй, даже и выползти на сушу.
Охотник долго следил за тем, как исчезала и вновь появлялась над водой упрямая мокрая голова. Волк погибал достойно, это не заяц-трусишка, готовый кинуться в руки охотнику, чтобы только спастись от собаки… Добро же – станет в лесу меньше одним клыкастым зверюгой, а то и целой стаей, лишившейся вожака. Никто не поведет её на охоту, никто не соберет разбредшихся по заметенным оврагам, а самая красивая и быстроногая волчица так и останется по весне без щенков…
Белый пепел садился на воду, над озером тяжёлым облаком стлался удушливый чад. Молодой охотник уже плохо видел тонувшего зверя, но раз за разом находил его взглядом, и почему-то им всё больше овладевало странное чувство, похожее на стыд. Уж скорее бы, что ли, сомкнулось и успокоилось над волком равнодушное озеро, сгинул бы и перестал мозолить глаза, перестал требовать чего-то своим обреченным мрачным упорством, не заставлял больше ерзать в удобной, безопасной кожаной лодке!
Он даже развернул своё суденышко, чтобы не смотреть. Но потом всё-таки не выдержал, оглянулся. Остроухая голова в который раз всплывала там, вдалеке, но так медленно, что можно было не сомневаться – это уже конец.
Нет, определенно незачем его выручать, от волка не допросишься благодарности, не было такого ещё, чтобы извечный враг вспомнил добро! Сам беспощаден – пусть и от других милости не ждет…
И тогда-то, будто спохватившись, охотник стремительно вонзил в воду весло и изо всей мочи погнал лодочку к тому берегу, навстречу палящему ветру, несшему дым. Он очень боялся страшного зверя, но ещё больше боялся не поспеть ему на подмогу.
…Вот так люди между собою, вот так разные племена. Мало умения отплатить добром за добро, много труднее решиться первым преодолеть страх и шагнуть навстречу, заткнув боевые рукавицы за пояс.
1
…А в самом сердце топи лежит чёрный разлив, и тот, кто, собирая лакомую морошку, не побоится трясины, умоет в чистой воде искусанное комарами лицо. А в лесу поёт дудочка, и тот слышит её, у кого не заткнуты уши страхом перед дремучей чащобой. И сама жизнь, что солнце лесное: шагнёшь раз – и дохнет сырым холодом непроглядная зеленая темь; шагнёшь ещё – и брызнет в глаза весёлый солнечный луч; шагнёшь третий раз – и тот же луч разлетится радугой, разбившись в капле росы…