Пелко и волки
Шрифт:
Пелко закрыл глаза и стоял, слыша лишь стук собственного сердца, больше ничего.
И все-таки остерег его звериный нюх на опасность, отточенный годами охоты, всей жизнью в лесу. Тот нюх, что бодрствует неизменно, даже если сам охотник умаялся и заснул. Пелко вздрогнул, словно очнувшись, оторвал от себя Всеславу, закрыл ее телом еще прежде, чем понял, что произошло. А произошло – страшнее не выдумаешь, лучше бы медведь! – шелохнулись кусты, и прямо на корела вышел Ратша.
Ратша, казалось, и сам поначалу удивился и даже обрадовался нечаянной встрече, особенно, конечно, Всеславе. Видно было, что у него камень свалился с души – жива невестушка, целехонька,
Корел бросил лопату, схватился за нож. Но потом руку с ножа отчего-то убрал. Ратша не стал об этом задумываться: мир медленно рушился вокруг него, сгорая, распадаясь на части. Прав все же был злой Хакон: не радовалась ему Всеслава, и стоял между ними разлучник-корел, стоял ощетинившийся, и Всеслава пряталась за его плечом. От Ратши пряталась… И серым пеплом растекалась под ногами вчерашняя каменная скала. Отомстить девке неверной, на всю Ладогу осрамить? Или за косу взять и в лес с собой увести, волков с медведями на свадьбу в гости позвать?.. Нет. Он еще пройдется с нею по улице, как прежде бывало. К мамке сведет. Скажет, чтобы берегла да речь корельскую покрепче твердила, пригодится сказки сказывать белоголовому внучку. А сам после того в крепость наведается. К Ждану Твердятичу в воеводские хоромы гостем незваным. И уж не скоро они там его позабудут…
Передумал это, мертвея душою, в один миг. И тихо, хрипло сказал корелу, указывая рукой:
– Вон отсель…
Деньков десять назад Пелко, точно, зайцем стреканул бы от такого голоса прочь. Теперь – не пошевелился. Мужчины, от имени рода говорящие, не бегают. Даже и от Ратши. Лишь рука вздрагивала, порываясь к ножу. Храбрость отчаянная и страх, все враз.
– Тебя гнали, не меня, – ответил он Ратше. – Сам уходи!
Ратша оказался подле него одним прыжком. Много позже Всеслава еще спросит у Пелко: почему, мол, не приветил ножом, ведь успел бы небось? И суровый охотник, помявшись, ответит ей так: ты же плакала бы, если бы убил.
А тогда он пустил в налетевшего Ратшу всего лишь кулаком, нацеленным пониже середины груди. И попал – у другого человека дух бы прервался. Но не у Ратши. Крепкий кулак корела грянул в него, как в стену. Ратша тоже не вытащил ни ножа, ни меча. Змеенышей давят сапогом. Оружие для этого не потребно.
Однако карельский парень оказался быстр и ловок на диво – увернулся от смертельного удара по сердцу да еще Всеславу успел прочь отшвырнуть, не то, чего доброго, и ей бы досталось… Зато себя во второй раз уже не оборонил. Ратша снес его с ног тем же двойным жестоким ударом, что когда-то в лесу возле могилы боярина. Вот только щадить, как тогда, нынче не стал. Увидел, что еще не вылетела душа, и стал втаптывать в мокрую землю, потому как лучшей смерти щенок поганый не заслужил.
Живучий корел все-таки исхитрился приподняться, и его нож больно куснул Ратшу сквозь мягкий сапог. Ратша наступил ему на руку, и пальцы разжались. Кажется, Всеслава что-то кричала, но что, он не слыхал. Потом вроде стала тащить его за рукав – он отмахнулся, как от мухи назойливой. Наклонился и рывком содрал с Пелко штаны, пусть в срамоте подыхает, так-то вот…
Пелко уже безвозвратно валился через край в страшную ямину, где торчали островерхие колья и чадили тусклые костры, а на дне лежал мрак. Еще чуть – и задремать бы ему, завернутому в бересту, где-нибудь по соседству с несчастной Красой… Но обошло. Ратша вдруг отступился, перестал месить его, скорчившегося в бессловесный комок, уже не сопротивлявшегося унижению и смерти. А потом и сам тяжело рухнул рядом, сломив молодой рябиновый побег. Придавил голые ноги Пелко к земле.
Если
Всеслава не побежала за помощью, не посмела оставить без пригляду двоих лежавших на темной земле. Она принялась тормошить неподвижного корела, отчаянно боясь, как бы Ратша не пришел в себя первым. Наконец Пелко охнул, потом с трудом разлепил глаза. Встать он не сумел, и Всеслава не пожалела ни чистой поневы, ни меховой безрукавки – подлезла под его руку, потянула вверх. Пелко дернулся, с трудом удержав в себе крик. И понял, что правую руку ему Ратша все же сломал.
– Пусти… – прохрипел он сквозь зубы. – Пусти… другую…
Кое-как он заставил себя выпрямиться и тут же зашатался, тяжело наваливаясь ей на плечо. Думал – вновь упадет да так уже и останется, но Всеслава его удержала. Сил в тонком девичьем теле сыскалось вдруг не меньше, чем нежданной твердости – в душе. Согнулась в три погибели и почти на себе потащила беспомощного корела прочь. Пелко с медленной мукой переставлял ослабевшие ноги, не ведая, куда идет. Совсем чужим казалось собственное тело, только что бывшее таким послушным и быстрым… Надо было бы устыдиться этой отвратительной слабости, недавней беспомощной наготы – кто поправил на нем одежду, неужели Всеслава?.. – но стыда не было. Мысли путались, и скоро он перестал думать о чем-либо, кроме одного: идти. Это зверь порвал его на охоте, это дочь потока бросила его лодку в шумный порог, сломала камнем руку пловца. Тому незачем называться карелом, тому нечего делать в золотой Тапиоле, кто без драки поддался огню или морозу, кто хотя бы на последнем дыхании не полз к своему порогу, кого нашли в лесу без ножа, стиснутого в кулаке…
Упрямый Пелко все ниже клонился к земле и не замечал, что каждый его шаг можно было накрыть ладонью. Глаза смежались сами собой, не хотели смотреть даже под ноги, не то что по сторонам. А не то увидел бы: все это время Всеслава плакала. Тихо и безутешно, будто навеки с чем-то прощаясь. И пожалуй, задумался бы: не ей ли хуже всех здесь пришлось.
Мать-боярыня, изволновавшаяся за дочь, встретила их на пороге. Увидела Пелко – ахнула, всплеснула пухлыми ладонями… и поспешила на подмогу. Вдвоем они кое-как втянули совсем обмякшего парня в избу, взгромоздили на лавку.
– Ратша… у кладбища объявился… – переведя дух, вымолвила Всеслава. Они с матерью разом оглянулись на дверь – и, не сговариваясь, кинулись ее запирать. Ратша таков: на три засова от него замыкайся, да и тогда спи вполглаза… Им ли того было не знать!
3
Ратша очнулся не скоро. Он лежал на спине, и голову раскалывала дикая боль. Сперва ему показалось, что он все еще был у себя в лесу, под елкой-выворотнем, на лапнике, спал и вот проснулся оттого, наверное, что голову прихватило.
Мягкое, теплое коснулось лица… Всеславушка, подумал он радостно. Разыскала, нашла… Открыл глаза и увидел Вихоря, стоявшего над ним в темноте. Верный конь тихонечко трогал его обросшую щеку, жалел хозяина, уговаривал встать. А обжитой елки не было и в помине. Ратша хотел было сесть и оглядеться, но боль в затылке пригвоздила к земле. Тут-то он скрипнул зубами и вспомнил, что с ним стряслось.
Он сумел помаленьку перевернуться на живот, потом встать на четвереньки. Перед глазами сновали юркие огоньки, хотелось взвыть по-звериному. Так бывает, когда палицей по голове, и клепаный шелом проминается и трещит, как яичная скорлупа… Тошнота подхлынула к горлу, пришлось закрыть глаза и ждать, покуда отпустит. Его долго выворачивало наизнанку, но облегчение действительно наступило. Ратша обнял Вихоря за белую шею и поднялся сперва на колени, потом во весь рост.