Пембе
Шрифт:
– Я твою дочь не гоню, она сама против мужа идет и сраму хочет. А я в гареме своем господин, как и ты в своем. И я тебя не боюсь.
Как зверь стал Абдул-паша. Он и дорогой не клял и не ругал позорно зятя только потому, что ехал вместе с Шекир-беем и уважал его. А тут, после этих слов, он уже не хотел видеть зятя, заперся в конаке своем огромном, и вещи ломал, и людей всех в ужас привел, восклицая: «Какое мне зло ему сделать? какое зло, чтоб он дрожал и просил у меня пощады!»
Обдумав, призвал он цыган и давал им деньги, чтоб они увезли из Янины Пембе. Но он
Посылал Абдул-паша и за самой Пембе, и за теткой ее, но они не пошли и сказали:
– Он человек большой и грозный; боимся, не сделал бы он нам какого худа.
Абдул-паша до крови прибил слугу, который принес ему этот ответ, и выгнал его из дома.
– Поди, жалуйся на меня паше! – сказал он ему. – Теперь царство наше стало царством гяуров и побродяг, бей теперь не бей, и паша не паша! Было иное время! Позвал бы я тогда двух-трех молодцов и сказал бы им: «Эй, хорошие молодцы мои! Увезите эту девку в горы, зарежьте ее и заройте в землю». И увезли бы ночью, и зарезали, и зарыли; и знали бы об этом все люди, от Превезы и до Шкодры, и никто бы не сказал мне худа. А теперь консулы за нами как волки бегают!
Узнал Юсуф, что Абдул-паша говорит: «хорошо бы зарезать Пембе!» Пришел, поклонился Абдул-паше и предложил себя для этого дела.
– Вы меня после в Элладу отправьте, – сказал он, – чтобы меня не наказали. А я это сделаю!
– Вон! Собака! – закричал на него паша и привстал с дивана.
Убежал Юсуф и рассказывал по кофейням, что Абдул давал ему 20 000 пиастров, чтобы зарезать Пембе.
На другую ночь Пембе плясала у мехтубчи; Гайредин пробыл там до рассвета и, возвратившись, заснул в своем селамлыке, не заходя даже в гарем.
В эту ночь Шекир-бей повидался с Абдулом и успокоил его немного.
– Пойдем вместе к вали-паше и поклонимся ему, чтобы цыганку послали отсюда в изгнание, – сказал Шекир-бей Абдулу.
Феим-паша принял их хорошо; почтил их года и звание, как того требовали приличия; и много спрашивал о крае и о духе народа.
Наконец Шекир-бей заговорил о Пембе.
Паша давно знал обо всем этом, но показал вид, что в первый раз это слышит, и очень жалел, что так случилось.
Абдул ободрился и сказал слово «сюрпон», что значит изгнание.
– Это дело домашнее, – отвечал паша и стал объяснять старикам, что те времена прошли, когда бей, потому что он бей, мог выгонять людей из города и даже резать их. Говорил это Феим-паша и разгорячался все сильнее и сильнее… – Для девлета нашего все подданные султана равны. Времена несправедливостей и самоуправления утекли вместе с кровью крамольных янычар в воды Босфора! Турция теперь принята торжественно в семью европейскую, и слуга султана сумеет заставить уважать закон!
Абдул-паша молчал угрюмо.
– Так новый закон, – сказал он наконец, – велит, чтобы старый воин
– Закон, данный государем нашим… – возразил, бледнея, генерал-губернатор и встал с своего кресла.
– Так я проклинаю все ваши новости! – закричал старый Абдул. – Я знаю один закон, древний обычай моей родины… Вы погубили нас; вы погубили весь народ мусульманский. Вы погубили нас…
Феим-паша смотрел на исступленного старика молча и надменно, перебирая четки. Как на бессильного старого пса глядел он на него.
Шекир-бей кинулся к наместнику и схватил его полу…
– Простите другу моему, он старик… Он говорит по-старому `a la Turcal.. Злобы нет в его сердце… Горе и обида ожесточили его душу… Он верный слуга султану… Его род всегда служил верно государю нашему…
Феим-паша отступил надменно от Шекир-бея и отвечал ему:
– Я ему прощаю: его род точно всегда верно служил. Я вам скажу: верно ли ваш род служит? Верно ли служит ваш сын?.. Вы знаете, за что удалил я его из меджлиса? Идите, теперь у меня есть другие дела, и готовьте сына вашего в дальний путь. Не цыганку я пошлю в изгнание, а вашего Гайредина. Пусть знает он, как дружиться с греками, нашими злейшими врагами, и как спасать заговорщиков ночью в арнаутской одежде…
Сказав это, паша позвонил и велел кликнуть своих чиновников с бумагами. А старики удалились в безмолвии домой.
IX
Абдул-паша, как только возвратился в свой дом, тотчас послал за дочерью и сказал ей:
– Ты мне не дочь, если не поедешь за мною в мой дом. – Брось его! Пусть он придет и поклонится нам. Я разведу тебя с ним и найду тебе мужа честного.
Эмине-ханум покорилась отцу, взяла детей и в тот же день уехала с отцом из Янины.
Шекир-бей, сидя один, горько плакал. Когда сын воротился домой, Шекир-бей передал ему печальные вести об изгнании и об отъезде жены.
– Судьба! – сказал Гайредин, бледнея, и сел: ноги его не держали.
Стали они совещаться и спрашивать: кто бы мог довести дело Джимопуло до паши? Призвали сеиса-грека и заклинали его всем святым сказать правду. Грек, прослезясь, признался, что в пьяном виде говорил о бегстве Джимопуло с кавассами, хваля доброту бея. Между кавассами был один турок; должно быть, он передал.
– Вот тебе награжденье, – сказал старый Шекир-бей сеису. – Я тебя теперь в доме моем видеть не могу.
И дал ему денег.
Одумавшись, Шекир-бей решился ехать в Царьград, чтобы спасти сына. Как ни тяжело было ему пускаться в дальний путь, сын был дороже покоя преклонных лет.
Слезы его бежали ручьем при одной мысли, что Гайредина сошлют в Сирию или каменистую Аравию, где у него не будет ни отца, ни жены, ни друга!
Ехать он собрался, но денег было мало. По доброте своей, Шекир не любил теснить греков, которые жили на его земле, и часто отсрочивал им платежи. В это лето дождей было мало; кукуруза не родилась, и собрать ему с них было почти нечего.