Пенталогия «Хвак»
Шрифт:
— Чего?
— Темное пятно у тебя в памяти, куда мне проникать… ой. Оно жалит и не пускает! Что это такое, раб?
— Чего? Это… я не раб!
— Тьфу! Странное какое. Однако, спешить некуда, потом разберемся. Хорошенькое же мне тельце досталось — с изъянцем!
— Каким еще… изъ… ну…
— Порченое, вот каким. Ну-ка, встал на четвереньки! Изобрази мне горулю. Повой, повой погромче, рыло крестьянское!
Хвак рухнул на четвереньки возле пня, но выть не стал, а только замычал, мотая толстыми щеками.
— М-м-м… Не буду!
— Будешь.
— Не буду.
— Непременно будешь. Ты думаешь, что ты упрямый, да? Что сумеешь своею духовной
— Чего?
— Я говорю, что у меня вообще нет духовной сущности, сиречь души, и твоя, человеческая, устанет гораздо раньше меня, ибо при любых запасах прочности ее, она, человеческая, все-таки, гораздо меньше бесконечности и пустоты, неотъемлемой частью которой я состою вот уже четверть вечности. Э-э… да мои слова пролетают мимо твоих тупых мозгов, подобно тому, как тучи небесные проплывают в горнем небе, не царапаясь о колючки вот этого придорожного кустарника…
— Как это?
— О, боги… Ладно. Коли уж нам существовать в одном теле некоторое время, мы с тобою должны больше знать друг о друге, да, знать и даже подружиться, подобно тому, как у хорошего господина все друзья меж собою: строгий господин — а под ним, тучным и добрым стадом, его челядь, рабы, домашние животные и ручные птеры. А ведь ты отныне, пусть и не навсегда, самое дорогое мое домашнее животное. Поэтому я сейчас широко, я сейчас добровольно, я сейчас откровенно приоткрою пред тобою сущность свою и ты в нее заглянешь. Ты ничего не сумеешь там разрушить, напортить или напакостить, но все равно — это великое доверие к рабу со стороны господина, с моей стороны! Загляни, прощупай, вдумайся — и прекрати со мною спорить, перестань сопротивляться. Как только ты покоришься неизбежному, то мы, вернее я, уже спокойно и безмятежно продолжу наслаждаться подарком богов. Зайди же внутрь, взгляни, распахнута сущность моя.
— Как это? — по привычке хотел спросить Хвак о непонятном, да вдруг сам догадался, что такое собственная сущность, и где расположена сущность этого… Джоги… и как туда заглянуть. Постигнутое было похоже на кошмарный сон, из тех, когда утром просыпаешься в холодном поту и не сразу очухиваешься… Только гораздо хуже. Пустота, одиночество, хлад, и посреди хлада огнь, на котором тебя словно поджаривают… и жажда, и отчаяние, и злоба на судьбу, которая определила тебе такую жизнь… такое существование… и… и… желание вырваться оттуда и растерзать все сущее вокруг… И бурлящее, клокочущее, безумное нетерпение, немыслимая сила которого обуздана, стреножена, связана еще большею мощью: терпением, сотканным из самой вечности… Перед ним любое человеческое «хочу-не-хочу» — не более, чем капелька дождя, падающая в безбрежный океан… И постигнутая сущность — грозная правда, не менее осязаемая, нежели вот эта вот травинка, или мазок дорожной пыли поверх нее…
— Что скажешь, смертный?
— Это… ну… Страшно!
— Ха-ха-ха-а… Страшно ему. Ну, хорошо. Буду справедлив, хотя и не представляю, зачем, на какую навозную лепешку сдалось мне это чисто человеческое чувство, насквозь мерзкое и мелкое, как и сами люди… Распахни мне собственную сущность и я загляну в нее… Надеюсь, боги создали меня достаточно крепким и выносливым, чтобы я тут же не развоплотился от превеликого отвращения…
— Чего?
— Чего, чего… Ты в мою сущность заглядывал?
— Да.
— Теперь я в твою загляну, чтобы поровну было. Авось, и отстану от тебя? Мало ли?
— Так ты же уже… Вон, и про Хаврошу знаешь!..
— Я все знаю. Но раз уж я решил стать справедливым — потерплю еще немного: приму
— Хорошо бы!
— Чем больше я на тебя смотрю, преглупый Хвак, чем больше я слушаю твои слова, прежирный Хвак, тем более поддаюсь тому же самому настроению: хорошо бы от тебя избавиться навеки! Но… Что время зря терять — заглядываем? Готов?
Хвак нерешительно качнул головой, как бы молча соглашаясь с тем, что сам, своими губами, и произнес вслух мгновение назад. Новый голос его был почти таким же, как и прежний, разве что чуть более визгливым и с хрипотцой.
— Стало быть, ты подтверждаешь, что добровольно… открываешь передо мною, демоном огня и пустоты Джогою, сердце свое и сущность свою… Так?.. Подумай слово «да» и повтори его вслух… Ну, давай же!..
И совсем уже было приготовился Хвак пошевелить губами, окровавленными и неуклюжими, но словно острою колючкой поцарапало его… Он уже слышал это слово: «добровольно», да, он слышал его… Так говорил сам бог Ларро, ему тоже нужно было получить от Хвака это простое слово… Он отдал его богу Ларро — и тут же словно кипятком на сердце плеснули… Это был обман. Как же быть? Все ведь должно быть по-честному, чтобы все поровну: этот… Джога перед ним душу открыл, а теперь его, Хвака, черед открывать перед Джогой… Но ведь у Джоги нет души, он же сам так сказал… Но… эту… эту… ну… сущность открыл, все, что у Джоги было, а теперь пусть он, Хвак…
— Нет.
— Открывай же…
— Нет.
— Не-е-ет???? Да я тебя… Погоди, милый Хвак. Погоди, так нечестно. Получается, что я был честен с тобою и справедлив, проявил понимание и милосердие, а ты в ответ проявляешь черную неблагодарность! Возможно ли сие?
— Нет.
— То есть, сие невозможно и ты не проявляешь неблагодарность?
Хвак опять хотел повторить свое отрицание, но запнулся. Если он скажет просто нет, то тем самым он… как бы это… все равно согласится с Джогой. А он не согласен!
— Ничего я тебе не открою.
— Нннооо поооче-е-е!.. Почему, дружище Хвак? Тебе не знакомо чувство справедливости? Благодарности? Ты против равного обмена?
— Сказано — не хочу! — Хвак набрал побольше воздуху в грудь и в полный голос выкрикнул слова несогласия. И это был его собственный голос, без привизгов и хрипотцы. — И впредь… — Хвак хотел продолжить свою речь, но поперхнулся и грянулся навзничь, словно сраженный невидимым ударом. Изо рта его пошла пена, жирное тело выгнулось совершенно невероятным образом, ноги и руки мотались нелепо… Окажись поблизости сторонние зрители — они бы увидели странное: посреди дороги, в густой летней пыли перекатывается с боку на бок и даже кувыркается через голову огромный толстобрюхий голодранец, на синюшном лице грязь, в которую превратилась пыль, смешанная с кровью, с испариной, с пеной и слезами. Страшные судороги бьют этого человека, он хрипит, глаза его ничего не видят, уши его ничего не слышат…
Любой смертный беспомощен в таком состоянии: подходи к нему смело, грабь, убивай, ешь… Но даже на зловещих Плоских Пригорьях не нашлось поблизости храбрецов среди нечисти, зверья и душегубов, кому по силам и по нраву было бы выдержать гнев одного из самых лютых и могущественных созданий мира сего, гнев Джоги, шута богов, демона огня и пустоты… А ведь это его свирепая аура клубилась вместе с пылью над странным этим толстяком, стало быть, человечек сей — его добыча! Подальше, подальше, подальше, ох, подальше отсюда!..