Пентхаус
Шрифт:
— Приеду. Только разберусь с делами.
Что-то в моем голосе было для нее новым. На тридцать первом уровне любые слова звучат немножко по-другому, думал я. Тебе придется к этому привыкнуть, котенок.
Да, и еще. Наконец-то я брошу работу.
Мне пришла в голову довольно занятная мысль. Усмехаясь, я натянул джинсы: пожалуй, это давно следовало сделать. Вернулся на крышу с ноутбуком в руке. Прислонился к перилам. Нажал кнопку.
Голубой экран «windows» засветился в последний раз. «Ящик Пандорина», говорила Лида.
Анжелка на фотке двусмысленно облизывала губы. С Тамары само собой сползало черное платье.
Фотографию Жорика я рассматривал чуть дольше. Георгий Константинович дружелюбно улыбался. Как будто даже подмигивал. Я улыбнулся ему тоже и закрыл базу данных.
Никто из этих людей мне больше не нужен. Мне больше не придется работать. А для понта я куплю себе «mac».
Я втянул носом ветер. Почему-то стало весело. Я поколдовал над клавиатурой и набрал новую экранную заставку:
всё
OXY.ENNO
Надпись светилась радостными радужными буквами. Можно распечатать ее на футболке, пусть встречные лузеры скрипят зубами.
Однако пора было ставить точку. Я посмотрел вниз: никого.
— Ну и ладно, — сказал я. — Поехали.
Приподняв ноутик над бесконечностью, я легонько подкинул его, как подкидывают голубков возле ЗАГСа, — подкинул и не стал ловить. Черный, тонкий светящийся объект скользнул вниз, поймал воздушный поток и изменил направление, словно бы взмахнул крыльями; вращаясь и ускоряясь, он понесся вниз, и — прежде чем я успел налюбоваться полетом — с еле слышным хрустом врезался в землю и рассыпался на куски.
012. Только радость
Неизвестно почему, но мир этим утром казался новеньким, чисто вымытым, только что выпущенным с конвейера, еще не надоевшим. Так бывает, если смотришь на этот мир из окошка большого белого внедорожника, а вся остальная реальность остается снаружи, отраженная толстыми стеклами.
Вот на солнце набежала тень, и я кинул быстрый взгляд на небо. Это условный рефлекс, который помогает выжить. Так говорит генерал, наш куратор. Он в 92-м и жить-то остался только потому, что вовремя оглянулся. Что-то блеснуло там, на крыше, вот он и среагировал.
Тень ушла. Это была тучка, не тучка даже, а ее уменьшенная модель. И вот снова светло, снова асфальт блестит. Отличный день, чтобы устроить праздник.
С транспортного кольца мы сворачиваем в тихие улицы с торговыми палатками и плохо одетыми людьми на остановках. Я оглядываюсь: «рэйнджровер» позади нас мигает фарами.
— Дорога говно, Виталик боится товар растрясти, — объясняет Вовчик. Он сидит рядом с водителем и что-то говорит в рацию. Водитель аккуратно объезжает ямы.
— Пусть не боится, — говорю я.
Виталик — новый сотрудник. Серегу я выгнал без объяснения причин.
Среди веселых лип белеет двухэтажный домик с решетками на окнах.
Мы оставляем позади помойку, густо разрисованную граффити. Одну надпись, старую, полустертую, раньше я не замечал:
YO! FUTURE
Нас давно ждут. Мелкие вертятся вокруг джипов. Старшие тоже повылезали из дома на улицу. Девчонки, конечно, в парадных платьицах — чем старше, тем параднее. И накрашеннее. Это тоже такой условный рефлекс. Или скорее врожденная программа выживания, помогающая в перспективе найти спонсора. Собственно, вот мы и здесь.
На перилах висит мелюзга. Охранник с гнилыми зубами маячит в дверях. По ступенькам вниз сбегает новый директор — еще один скучный гомик с невыразительным лицом. Расплывается в улыбке. Глядит в нашу сторону — то есть туда, где мы должны быть. За темными стеклами нас не видно, а высаживаться на землю мы не спешим.
Вовчик выходит первым, профессионально сканирует местность, затем распахивает дверцу.
Директор кидается встречать:
— Здравствуйте, здравствуйте, Артем Георгиевич… рад познакомиться, теперь, так сказать, с продолжателем… славных дел… Мы так рады. А особенно детишки. Посмотрите, какие они славные.
Я жму дрожащую холодную потную руку. Не очень-то приятно прикасаться к этой руке. Чтобы не сказать хуже.
— Очень приятно, очень, — кудахчет директор.
Ребята принимаются таскать коробки. Внутри — компьютеры из неликвидов. Тем временем дети окружают нас, как Санта-Клаусов, бегут следом, смеются. Те, что постарше, скромно ждут в сторонке.
Вовчик провожает меня до дверей. Старый перец-охранник не успевает посторониться, и Вовчик кидает ему несколько слов. Тот бледнеет.
Да, в интернате настоящий праздник. По коридорам разносится музыка. Это песенка из советского фильма:
А пока мы только дети…Девчонка лет пятнадцати сталкивается со мной в дверях. Она довольно симпатичная в своей белой курточке. Она жует мятный «стиморол». Откидывает длинную челку.
Опускает глаза.
— Извините, — говорит она.
— Все нормально, — отвечаю я ровно. И опускаю глаза туда же.
Нам расти еще, расти.
— Анечка, — слышу я голос за спиной. — Вот ты где. Смотрите, Артем Георгиевич, смотрите, какая у нас тут принцесса прячется. Да ты улыбнись, что сердитая такая?
— Можно, я пойду, Станислав Семеныч? — просит Анечка у директора.
— Иди, иди.
Девчонка смотрит во все глаза на меня. Глаза у нее красивые, это правда. А так… ничего особенного.
На торжественной церемонии все хвалят нас за щедрость. Щелкают фотовспышки. Затем компьютеры разносят по классам; в столовой уже накрыт стол. Сладко воняет кухней. Директор поднимает пластиковый стаканчик, закатывает глаза. Импровизирует.