Пепел Бикини

Стругацкий Аркадий Натанович

— Я не хотел бы огорчать вас, Тотими-сан, — с беспокойством проговорил Вакасо, — но дело в том, что…

— Нет уж, говорите, пожалуйста… Мы, рыбаки, люди темные, можем и ошибиться.

— Вот видишь, сэндо! — весело сказал Мотоути. — Выходит, что знать повадки тунца и уметь считать по пальцам — еще не все, что нужно умному человеку.

— С вашего разрешения, я объясню, — поспешно сказал Вакасо. Он подумал немного. — Конечно, я не специалист, но это довольно очевидно. Гм… Видите ли, эти два с половиной миллиарда иен американцы выплатят… если только выплатят… нашему правительству, а не вам. Об этом писали и в газетах. Сумма компенсации предназначена для покрытия всех — понимаете, всех — убытков государства, причиненных водородным

взрывом.

— Но ведь пеплом смерти засыпало нас, а не государство! — хрипло сказал сэндо.

— Это верно. Однако в первую очередь деньги получите не вы, а рыбопромышленники, которые потеряли сотни миллионов на зараженном тунце…

— И наш Нарикава, — вставил механик.

— Да, господин Нарикава тоже, конечно, получит. Затем, по-моему, выплатят рыбоконсервным заводчикам. Страховым обществам. Военному ведомству…

— А оно-то при чем тут? — удивился Мотоути.

Вакасо засмеялся:

— Военному ведомству всегда перепадет из любых средств. Дальше… Министерству здравоохранения за ваше лечение. Правительственным чиновникам… гм… за надзор и все такое прочее. Ну, и многим другим.

— А как же мы? — чуть не плача, пробормотал сэндо.

— А нам, — с издевкой сказал Мотоути, — принесут оставшиеся крохи и скажут: «Вот вам за ваши обожженные потроха, подавитесь и не нойте».

— Э-э… это вы уж слишком, господин Мотоути, — покашливая, сказал .Вакасо. — Конечно, пострадавшие будут вознаграждены. Ну, не сто миллионов, правда, но все же… Думаю, вы получите достаточно, чтобы безбедно прожить до конца своих дней.

— Хоть по сто тысяч досталось бы! — Сэндо, мокрый от волнения и разочарования, выглядел таким жалким, что даже механику стало жаль его.

— Ничего, Тотими-сан, — серьезно проговорил он. — Выдадут достаточно для того, чтобы безбедно дожить свой век. Впрочем… ведь теперь все равно не выдадут — мы подписали воззвание…

Вакасо засмеялся:

— Вы большой весельчак, господин Мотоути. Но не надо шутить так зло. Господин Тотими может обидеться. Я не думаю, чтобы ваши подписи как-нибудь повлияли на вопросы компенсации.

Сэндо, отвернувшийся было к стене, стремительно сел на постели:

— Не повлияют, вы говорите?

— Конечно, нет.

— Дайте-ка мне карандаш и эту штуку. — Он долго примеривался, крутил карандашом над бумагой, поглядывая исподлобья то на Вакасо, терпеливо сидевшего на стуле, то на Мотоути, затем вдруг решился и торопливо нацарапал свою подпись. — Я тоже не хуже других, — пробормотал он. — А вдруг это все-таки поможет?

Когда Вакасо распрощался и ушел, унося под мышкой свой портфель, Мотоути долго лежал на спине, закинув руки за голову, и размышлял. Пожалуй, вряд ли он поставил бы свою подпись, если бы не был сам жертвой «пепла Бикини»… если бы не приходили к нему со всего света слова привета и утешения… если бы не плакала Умэко… если бы… Нет, Мотоути изменился. Изменился и никогда не станет прежним. А сэндо…

Он заснул…

Утром больные, доктора, Токио, вся Япония узнала, что у радиста Кубосава отказывается работать сердце.

Палата N311

— Удзуки-сан! Удзуки-сан!

Профессор с трудом раскрыл глаза и сел на кровати. За окном кабинета было темно, на потолке застыл световой квадрат от наружного фонаря.

— Удзуки-сан! Вы проснулись?

— Да-да. В чем дело?

— Кубосава опять плохо. Слабеет сердце.

— Иду. — Удзуки неловко поднялся на ноги и взглянул на часы.

Четверть второго. Значит, он проспал всего полчаса. Полчаса за последние двое суток. Но сон уже улетел от него. Он наскоро причесался и вышел в коридор. Ковровая дорожка заглушала шаги. У двери в палату он помедлил, машинально разглядывая табличку с номером «311». Палата N311. Уже несколько месяцев внимание всей Японии приковано к этой палате. Да и только ли Японии?..

Кажется, весь мир неустанно следит за борьбой со

смертью, которая идет сейчас в стенах этого госпиталя. Весь мир хочет знать, чем окончится история болезни пациента палаты N311, удастся ли профессору Удзуки и полковнику Нортону сохранить эту жалкую человеческую развалину, которая вот уже полгода мечется между жизнью и смертью за этой дверью… Профессор тряхнул головой, как бы отгоняя не относящиеся к делу мысли, и решительным движением толкнул дверь.

В палате было светло и немного душно. Посредине на койке, головой к южной стороне, лежал укрытый простыней Кубосава. Желтое с пепельным оттенком лицо его отчетливо выделялось на фоне безукоризненной белизны постельного белья. Глубоко в нос уходил резиновый шланг от кислородного датчика [ 31 ], стоявшего рядом на столике со стеклянной крышкой. С другой стороны у койки стояли две женщины и девочка — жена Кубосава, Ацуко, теща Киёко и старшая дочь Умэко. Все трое смотрели на больного широко открытыми застывшими глазами. Дежурный врач, видимо только что проверявший пульс, засовывал в карман хронометр.

31

Кислородный датчик — устройство для искусственной подачи кислорода в легкие больного.

— Пульс пропадает, — шепотом ответил он на вопросительный взгляд Удзуки.

— Кислород?

— Непрерывно.

— Температура?

— Тридцать шесть. Думаю, скоро упадет еще ниже.

— Введите тонизирующее. [ 32 ]

Пока врач готовил шприц, Удзуки отошел к окну, откинул портьеру. На подоконнике лежала груда бумаг. Это были телеграммы со всех концов страны с выражением соболезнования, с призывом не терять надежды, с наивными, но искренними советами. Удзуки взял одно из них: «Как это могло случиться? Что можно поделать, если не в силах человеческих помочь вам? Неподалеку от нас есть храм, в нем имеется каменная статуя Будды, именуемая „Гёгё-сама“. Если потереться с молитвой больным или ушибленным местом об эту статую, то болезнь как рукой снимет. Я сам испытал это. Особенно, как говорят, таким способом хорошо изгонять злого духа из печени. Не теряйте надежды, держитесь твердо…»

32

Тонизирующее — средство для усиления жизнедеятельности организма.

— Готово, Удзуки-сан.

Удзуки бросил письмо и вернулся к больному. Прошло четверть часа. Тонизирующее не помогало. Дыхание Кубосава становилось все слабее и слабее, пульс едва прощупывался.

Ацуко склонилась над мужем, и слезы закапали на его лицо, на подушку, на простыню. Она вытерла их платком. едва слышно всхлипывая:

— Спасите его! Спасите!..

Удзуки приказал служителю срочно вызвать Нортона. Потом увеличил подачу кислорода. Впрочем, он понимал, что это бесполезно. В сущности, Кубосава был уже мертвецом, и Удзуки знал, точнее — чувствовал это по едва уловимым внешним признакам. «Первая жертва водородной бомбы», — пришло ему в голову. Взгляд его случайно встретился со взглядом Умэко. Он поспешно отвел глаза и с ненужной энергией принялся готовить вторую инъекцию. В отяжелевшей из-за бессонницы голове копошились обрывки мыслей: «Пока пациент жив, врач не должен… Бедная девочка… Нортон намекал, что кое-кто в США очень рассчитывает на мое искусство. От спасения Кубосава зависит многое… очень многое. Когда начался последний приступ у Кубосава? Кажется, двадцать первого. А сегодня двадцать третье… Утро двадцать четвертого. Да, двадцать четвертое сентября 1954 года — дата смерти первой в мировой истории жертвы водородной бомбы. Неужели будут и другие?..»