Пепел крестьянской Души

Долгих Василий

«Я, товарищ Троцкий, уже приступил к своим обязанностям и активно включился в работу по выполнению поставленной передо мной задачи», – мысленно ответил буревестнику революции Гирш и его лицо сразу же посуровело. Уже 3 сентября он поставил свою подпись под постановлением Тюменского губисполкома советов и коллегии губпродкома «О развёрстке хлебофуража и маслосемян», который доводил план развёрстки до уездов губернии. А 7 сентября направил циркулярное письмо всем продработникам губернии, которое звучало так:

«Дорогие товарищи! В необычайно тяжёлый для советской республики момент пришлось мне стать во главе продовольственного дела в Тюменской губернии… Вам, комиссарам продкомов и продконтор, необходимо служить руководителями партийных организаций на местах. Это даст вам возможность выполнить возложенные на вас задачи. Эти задачи чрезвычайно велики и серьёзны. В своей работе вы должны быть как бы курком по отношению к волисполкомам. Ни одной минуты колебания по выполнению развёрстки в деревне. Терез вас должна осуществляться

твёрдая рука рабоче-крестьянской власти. Вы, техники продовольственного фронта, выйдете победителями. Вперёд к исполнению боевой задачи. С товарищеским приветом, губернский комиссар по продовольствию Инденбаум».

К циркулярному письму прилагалась инструкция о товарной блокаде. А на следующий день Инденбаум и член губпродколлегии Шкворченко подписали инструкцию, устанавливающую годовую норму, которую необходимо оставлять при исчислении хлебной развёрстки. Она гласила: «Членам семьи -13 пудов 20 фунтов; на посев -12 пудов на десятину; рабочим лошадям -18 пудов; жеребятам – 5 пудов; коровам – 9 пудов; телятам – 5 пудов. При исчислении на отдельных лиц допускается оставлять норму для прокорма скота в хозяйстве: от одной до трёх десятин – на одну лошадь; от 4 до 6 десятин – на одну лошадь и одного жеребёнка; от 6 до 10 десятин – на 2 лошади и 2 жеребёнка; от 11 до 15 десятин – на 3 лошади и 3 жеребёнка и т. д. Норма скота при одном человеке не остается, 2–3 человекам – на одного телёнка, при 4–7 человек – одна корова и один телёнок, 8-11 человек – на 2 коровы и 2 телёнка, 12–15 человек – 3 коровы и 3 телёнка и т. д. Хлеб неимущему населению отпускается только на один месяц».

Все нормы потребления скоту и людям и на высев, а также валовой сбор не подлежали никакому оглашению. И это было началом конца существования традиционного крестьянства на земле сибирской, до которого оставалось чуть больше месяца.

Глава десятая

Работы по заготовке сена плавно переросли в уборочную страду. Но небольшой перерыв между этими занятиями всё-таки выдался. Особенно радовалась такому событию молодёжь. Прекратившиеся на время летних сельхозработ посиделки возобновились с новой силой. Своими гуляниями до утра, весёлым звонким девичьим смехом, песнями, частушками и переливами гармоней они не давали покоя степенным жителям села. Активное участие в них принимал и Василий. Но того задора и молодецкой удали что раньше он уже не проявлял, а вёл себя спокойно и достойно. Сельские девушки заметили это сразу и сделали вывод, что их гармонист, голубоглазый красавец и завидный жених, в кого-то влюблён и готовится к семейной жизни. Но им было невдомёк, что некогда весёлый и куражистый парень просто повзрослел и стал лучше понимать жизнь, которая в последние годы постоянно старалась подмять его под себя. Он смотрел на молоденьких красивых односельчанок и почему-то вспоминал своих сестёр, которых колчаковские каратели избили нагайками. «Неужели у них нет судьбы другой, как только быть битыми? И что же мы за мужики такие, если не можем постоять за себя и за своих родных! Над нами издеваются все кому не лень, а мы исповеди божественные блюдём. Тёмный и несчастный мы народ! Когда хоть поймём, что никто нас не защитит от издевательств, кроме самих», – рассуждал Василий и от этого на его душе становилось ещё тяжелее. И забавы молодых, ещё не испытавших настоящего горя парней и девушек, его не вдохновляли на поиски той единственной, которая стала бы женой и хозяйкой дома. Даже Аверина Варвара, заметив в Василие перемены, однажды сказала: «Знаю, что твои родители собираются породниться с моими и хотят, чтобы мы поженились. И я бы, непременно дала своё согласие, если бы знала, что тебе небезразлична. Но моё сердце чувствует другое, я ему верю. Так что не будем друг друга и родных обманывать и делать вид счастливой пары». Её слова в первую минуту расстроили парня, так как он знал настрой своего отца, но уже в следующий момент Василий с благодарностью посмотрел Варваре в глаза и тихо произнёс: «Спасибо, что ты правильно меня поняла». После этого объяснения их товарищеские отношения не изменились, а, наоборот, укрепились.

В самом начале августа, согласно предписанию надзорной службы, Василий в очередной раз направился в волостную милицию, чтобы отметиться и расписаться в амбарной книге. Не доходя до избы, в которой размещалась милиция, он заметил запряжённые дрожки, в которых спиной к нему сидела девушка. Не зная ещё, кто это и даже не видя её лица, Василий ощутил в себе неотвратимое желание подойти к ней ближе и внимательно рассмотреть. С его стороны это был не самый лучший поступок, но совладать со своим желанием он впервые в жизни не смог. Словно почувствовав спиной что к ней кто-то приближается, девушка резко повернула голову и их взгляды встретились. Василий остановился и как околдованный стал медленно погружаться в её бездонные, небесного цвета глаза. Чем глубже он в них тонул, тем сильнее ему хотелось продолжать путешествие по бездонному царству. В глазах этой девушки было всё – воздушная чистота, душевная грусть, сердечная теплота, таинственная чувственность и призывная любовь. В это мгновение Василий ни о чём не думал. Единственное, чего он хотел, так это чтобы волшебная сказка, в которой он оказался, как можно дольше не прерывалась.

Но, как известно, у сказки тоже бывает конец. Входная дверь открылась и на на крыльце появился молодой мужчина, одетый в форму красноармейского командира. Василий нехотя перевёл взгляд на него и признал в статном бойце своего бывшего однополчанина Пироженко. Тот тоже его узнал, но явной радости по этому случаю не проявил. Подойдя к дрожкам и не протягивая руку для приветствия, он

сухо произнёс: «Значит, жив ещё Губин? Плохо кончишь, если не поймёшь, на чьей стороне тебе быть. Остальные-то однополчане тоже в волости живут? Вот что я вам скажу – заблудшие вы бараны, а не мужики». Его слова вернули Василия в реальность. Он повнимательней посмотрел на Фёдора и ровным голосом ответил: «Мы на стороне мужиков, которым нет разницы, какая власть в России. Главное, чтобы она людям жить по-человечески давала и не лезла в их дела. А мы уж как-нибудь прокормим её своим горбом, как это было при царе». Губин-младший хотел было продолжить свой путь дальше, но голос Пироженко его остановил: «Царя нет и больше не будет никогда. Советская власть во главе с большевиками-коммунистами теперь будет править Россией до скончания века. И мой совет – лучше не ссориться с ней. Благодаря моей помощи, вам простили пребывание в колчаковской армии, но если вы и впредь будете вставать поперёк советской власти, то защиты моей не ждите». Эти слова больно кольнули Василия: «Спасибо, конечно, что помог нам избежать тюрьмы, но ты и не мог поступить иначе, так как, благодаря мне дважды избежал смерти. Разве носил бы ты сейчас эти командирские шаровары, если бы оказался на том свете от пуль белоказаков? Да и жена тебе такая красивая не понадобилась бы. Так что не надо из себя благодетеля изображать и запугивать нас не надо. Мы, крестьяне, как выращивать хлеб знаем. А вот чем вы будете питаться, если всех хлеборобов перебьёте или посадите в тюрьмы, не знаю». По-видимому решив остановить спор двух бывших однополчан, девушка тихим грудным голосом перебила их: «Федя, пора ехать. Мама, наверное, уже заждалась нас на базаре». Пироженко повернул голову в её сторону и неожиданно для Василия произнёс: «Это не жена моя, а младшая сестра». И через некоторое время добавил: «Ладно, не будем ссориться и разбираться кто прав, а кто виноват. Время нас само рассудит. Главное, чтобы не поздно для некоторых было». Уловив в голосе Федьки нотки примирения, Василий смело взглянул на девушку и спросил: «Имя-то у твоей сестры есть?». «Полина», – немного покраснев ответила та. «А меня Василием родители назвали», – представился Губин. «Познакомились и довольно. Поехали, сестра, а то по нему Зайчиков давно соскучился», – сказал Пироженко, запрыгнул в дрожки и взял в руки вожжи. «До свидания, Полина. Береги своего брата, а то он дюже злой стал, на своих товарищей кидается», – попрощался Василий и вновь посмотрел в глаза девушки. «Омут! Видно попал я уже в его воронку!» – молнией пронеслась в его голове приятная и пугающая догадка.

После памятной встречи с Полиной прошло три дня. Но её глаза не только не покидали сознание Василия, но ещё глубже входили занозой в его сердце. Сначала он даже хотел посоветоваться со Степаном, но вспомнив, что тот – брат Варвары, которую прочут ему в невесты, передумал. Измучившись раздумьями и запутавшись окончательно в мыслях, Василий сделал твёрдый вывод, что дальше так продолжаться не может и необходимо делать какие-то шаги. «Пироженко, по-моему, родом из Покровки. Там все хохлы нашей волости живут, там и Полину искать надо. Завтра же сяду на Воронко и поеду к ней. А на месте видно будет, что делать и как поступать», – принял он окончательное решение.

Но утром все планы Василия расстроил отец. «Ноне поедем обкашивать мёжи вокруг ржи. Дён через десять настанет пора убирать её. Так что запрягай Чалого в телегу, складывай инвентарь и харчи, будем выдвигаться». «Может, завтра поедем в поле?» – осторожно спросил Василий. «Чо-то кости ломит. Боюсь, не на погоду ли. Поэтому, пока вёдро стоит, надо будет кромки поля окосить», – категорически заявил отец, поставив тем самым крест на задумке сына. Тот недовольно кашлянул, но продолжать разговор не стал и пошёл выполнять поручение Ивана Васильевича.

Косил Василий с тройной энергией. Отбитая отцом литовка и постоянно подтачиваемая оселком, словно бритва срезала стебли разнотравья и ржи и укладывала всё это в валок. «Как ловко Васька косит! Ни одной травинки после себя не оставляет. Пожалуй, мне за ним сейчас уже и не угнаться», – размышлял отец. В рослой фигуре и хватке Василия проглядывалась чикирёвская порода и Иван Васильевич немного расстраивался по этому поводу. Но наблюдая за тем, как ведёт себя сын в быту и обществе и рассматривая его черты лица, успокаивался. «В меня, варнак! Такой же осторожный и почтительный, а в груди огонь горит. Да и сила в нём моя, а не чикирёвская», – вслух высказывался Иван Васильевич, улыбаясь. Вдвоём они пробыли три дня. А затем к ним присоединились близняшки, которые стали собирать подсохшие валки в кучи и укладывать их в одёнки. А на шестой день, как и предсказывали кости Ивана Васильевича, набежали тучки и закрапал мелкий дождь. «Нам он теперича не страшен. Пусть помочит землю. Может грузди уродятся? А то прошлым летом ни одной бочки не засолили», – радостно произнёс отец.

Как только они вернулись домой, Василий решил больше не откладывать поездку в Покровку. Те дни, которые он пробыл в поле, для него были сущей пыткой. Даже сон потерял. Сёстры, почуяв, что с братом что-то происходит неладное, старались с вопросами к нему не лезть и лишние разговоры не вести. Но они даже не догадывались о том, насколько тяжело их брат болен и не знали, кто разбил его сердце.

На следующее утро Василий оседлал Воронко и, ничего не сказав родителям, выехал в сторону Покровки. Молодой мужчина и мысли не допускал, что эта поездка может оказаться напрасной и только сильнее ранить его сердце. Он был твёрдо убеждён в том, что должен обязательно увидеть Полину, а всё остальное вокруг для него в тот момент не существовало. Двадцать пять вёрст показались ему огромным расстоянием. Василий постоянно подгонял Воронко, который, словно чувствуя настроение хозяина, и так шёл всю дорогу крупной рысью.