Пепел в песочнице
Шрифт:
Лайнер слабо качнуло. Теперь лайнер будет сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, падать на планету пока не приземлится в порте недалеко от Торонто.
Максим оглянулся на начальника через плечо. Начальник пока еще мирно спал, но сейчас ощущение падения разбудит его и при этом не самым лучшим образом.
— Юрий Сергеич! — Максим рукой потряс начальство за плечо — Просыпайтесь. Сейчас падать будем.
— Вот всем «скаты» хороши, кроме одного — с непривычки мутит сильно. — сказал разлепляя глаза начальник —
Он перегнулся через Максима, чтобы посмотреть в иллюминатор.
— Ну-ка, пусти-ка — прокряхтел шеф — Красота! Погоди-ка! А вот это вот что?
— Где?
— Вот это вот! Вот это что?! — голос шефа хрипел и спотыкался на словах — Что… это…..такое?
Над планетой, маленькие, чуть заметные на расстоянии, плыли, начиная свое падение десятки железных зерен.
Часть их еще парила, а часть уже достигла земли и в тех местах, где они падали у планеты открывались огненные глаза.
Десятками огненных глаз Земля изумленно смотрела на окружающий ее космос. Было тихо. Люди смотрели в иллюминаторы. Никто не кричал, не бился в истерике. Каждый переживал этот момент в одиночестве. Каждый сам задавал себе свои вопросы. Получится ли вернуться? Будет ли куда вернуться? К кому? Зачем? И ни один не находил ответа.
Второй пилот ушел в сортир и там застрелился из пистолета, предназначенного на случай захвата лайнера террористами. Максим помогал белой от ужаса и трясущейся стюардессе вытаскивать тело из фешенебельного, но почему-то единственного туалета лайнера.
Начальник службы безопасности лайнера в этот момент пытался установить связь с Москвой, с Торонто, хоть с кем-то.
Судя по количеству увиденных на поверхности Земли вспышек, а их было, в пределах видимости, что-то около полутора десятков, конец света не наступил. Пока.
Около половины всех скоплений золотых брызг исчезло. Очевидно, наступили перебои с энергией. Где-то внизу сейчас умирают самые беспомощные: больные, дети, роженицы, старики. Те, кому не прожить без аппаратов искусственной вентиляции лёгких, принудительного кровообращения, света, тепла и просто без посторонней помощи.
По ногам Максима побежали мурашки. Такое иногда бывало с ним, когда ему доводилось видеть открытую рану или большую ссадину.
Попало-ли по Москве? Ангелка с Варькой погибли? Или умирают прямо сейчас, вот прямо сейчас, когда Максим смотрит вниз? Лучевая болезнь, ожоги. Максим на секунду увидел лицо жены в ожогах. Сначала захотелось плакать, потом последовать примеру второго пилота и к черту застрелиться. Потом нестерпимо сильно захотелось покурить и выпить водки. Так, чтобы сначала было противно, а потом стало тепло и полегчало. Он подошел к трясущейся и размывавшей тушь по лицу форменными белыми манжетами стюардессе.
— Водка есть?
— Е-есть.
В каюте стюардов
— Это Давид. Он первый рейс с нами. У него родители в Нью-Йорке, бабушка в Питере, а дедушка в Израиле. В самых таких местах…
Максим захотел сделать доброе дело — парня надо было отвлечь.
— Давид! А где тут водка?
Давид поднял на Максима красные глаза, в которых плескался коктейль из боли и потом по ножу не смешивая жгучей ненависти, откинулся затылком на стену и произнес:
— Не-на-ви-жу-у-у!
Максим почувствовал свою заботу настолько неуместной, свои благие намерения настолько ненужными, а себя таким идиотом, что незамедлительно заткнулся и отошел подальше — к стюардессе, которая как раз достала из холодильника запотевшую бутылку «Столичной».
— Вот Ваша водка.
— Спасибо. А курить есть?
— Вообще-то на борту нельзя. — стюардесса помялась — но теперь уже как-то все равно. Держите.
— Давай на «ты».
— Давай.
— Я — Максим.
— Лена.
— Выпьешь?
— С одной стороны — почему бы и нет? А с другой стороны, я вроде как на работе.
— Да какая теперь работа,… Какая теперь… вообще хоть что-то теперь будет?
— Что-нибудь всегда будет. Так ты будешь пить или так и будешь стоять?
— Буду! — сказал Максим.
И не выпил. Поставил на стол фужер и обойдя Лену-стюардессу вышел из стюардской. На пороге он обернулся и отчетливо спокойно сказал:
— Ненавижу.
И вышел.
— А что я такого сделала? — Лена растерянно развела руками.
— Это он не про тебя — Давид вытер лицо влажной салфеткой. — Это он про себя. Он все пытается испугаться, а не может. У него тоже семья в Москве, он все пытается испугаться за них, а у него не получается. И он себя за это ненавидит.
— А откуда…
— Ты ж сама сказала, что у меня дед в Израиле. Там, с тех пор как арабы стали объединяться — такое творится… все время не успеваешь ни испугаться, ни порадоваться.
Начальник безопасников вышел из кабины пилотов очень спокойный, подтянутый, степенный — полная противоположность тому, как он туда входил. Он даже слегка улыбался.
— Дамы и господа! Порт в Торонто цел, функционирует и примет нас ровно через полтора часа.
Удивительно как много шума может создать десять человек, которых только что поставили в известность о том, что они не умрут и жизнь не кончена. Рты незамедлительно раскрылись.
— А Москва! Москва цела?
— А что с Нижним?
— А Питер? Питер?!
— О Новосибе что-то слышно?
Молодой человек индийской внешности встал с кресла и подойдя к безопаснику, что-то шепнул ему на ухо.