Пепел
Шрифт:
И он знал, что, утверждая план операции, он посылает на смерть солдат, и снова понесут к вертолетам носилки с ранеными, и будут блестеть в руках санинструкторов капельницы, и черные великаны взрывов станут подниматься над клетчатым азиатским городом, и охваченные пламенем, станут падать подбитые вертолеты, и он, командующий, своей волей и разумом станет питать эту нескончаемую войну, в которой ему уготовано грозное место…
Утром Петр просмотрел исписанные листки, вспоминая, как писал их, находясь в головокружительном помрачении, когда пластмассовая ручка казалась ему электродом, и строчки искрили, шелестели, выжигая в листе бумаги прихотливый орнамент, суля сокрушительный страшный взрыв. Бежали огненные письмена, складываясь в искрившийся
Суздальцев провожал к автобусу Скрынникова и Шурочку. Не мог понять, где среди летающих поселений, подводных и космических городов, где среди фантастического великолепного будущего притаилась война. Кто исписал листки бумаги режущими огненными строчками, наподобие того, как режут автогеном броню.
ГЛАВА 9
Поленница дров у крыльца заметно поубавилась, и Суздальцев отправился в лес, чтобы завалить несколько берез и нарезать дровяных чурбаков. Помогать ему подрядился лесник Сергей Полунин. Прихватив бензопилу, они вдвоем на лыжах отправились в ближний березняк у дороги, чтобы сподручнее было подогнать трактор с тележкой и отвезти к дому дрова. Полунин, закинув за плечи бензопилу, семенил на лыжах, все что-то говорил, перескакивал с одного предмета на другой, не требуя, чтобы Суздальцев поддержал разговор, довольствуясь тем, что находил в нем слушателя.
– Твоя Пелагея Каверина не ведьма. Какая она ведьма? Так, куриная колдунья. Ведьмы, они знаешь, какие бывают? Через плечо кувырк – и кошка. Еще кувырк – собака. А то и волк, а то и ворона. Набегается, налетается, снова кувырк – и обратно баба. У нас в Матюшине мельник жил, дядя Коля. У него баба была, вот та ведьма. Днем баба как баба, по хозяйству, по дому, все справит. А к ночи пропадет. Вот дядя Коля ее подстерег, увидал, как скинулась кошкой, схватил полено и ну давай обхаживать. По башке, по спине. Она на двор, он за ней. Она на березу вскарабкалась, и он ее напоследок поленом огрел. Наутро смотрит, она на березе сидит, вся в кровь избитая. Просит: «Сыми меня, Коля, не буду больше». – Полунин посмеивался, предлагая Суздальцеву полюбоваться на картину – утренняя береза, на которой в разодранном платье, в синяках и царапинах, сидит женщина, просит у мужа пощады.
– Вчерась в Мартюшино в магазин вино привезли. Да видно, дядя Матвей был пьян, сани перевернул, ящик с вином опрокинул, и бутылки побил. Красное-то вино пролилось, на дороге замерзло. Мужики с ломами вышли, и ну давай лед откалывать. Я пробовал, ну твой леденец, сладкий, да пьяный. Весь лед с мужиками изгрызли. Не веришь? Ступай к магазину, там на дороге яма выколота, – и он посмеивался, вспоминая, как грызли мужики пьяный лед, и собаки подходили, лизали винное мороженое.
– Я на германском фронте не был, молодой еще. А к японской войне созрел. Вошли мы в Маньчжурию. А известно, дело молодое, девку подавай. Вот завел я одну китайку в сарай и делаю ей знак, дескать, заголяйся. Она понятливая, платье задрала. Только я наладился, старшина заходит: «Полунин, командир зовет». Он ушел, а я опять прицелился. Только свой пистолет к ней приставил, лейтенант заглядывает: «Полунин, куда провалился? Капитан зовет». Опять перебой. В третий раз приладился, ну, думаю, все получится, а тут сам капитан: «Полунин, давай в машину». Так я ту китайку ни с чем отпустил. Где-то небось сейчас живет, подругам рассказывает, что был, мол, такой дурак, русский солдатик.
Он ухмылялся, позволяя Суздальцеву насладиться зрелищем полутемного сарая и китаянкой, задравшей подол.
Они выбрали на опушке несколько берез, белоствольных,
– Давай ты кряжуй, – передал он пилу Суздальцеву. Тот запустил инструмент, чувствуя, как заиграла, забилась в его руках пила. Приблизил к стволу. Уперся в бересту стальным зубом и коснулся режущей цепью березы. Пила вырывалась, застревала, Полунин перехватывал, учил, показывал, как передвигать стальной зуб, плавно нажимать на рукоять. Суздальцев волновался, ошибался, овладевая еще одним лесным мужицким навыком, благодарный Полунину за науку. Они свалили еще несколько берез, разрезали на белые крепкие чураки, сложили в поленницы. Сучья и зыбкие вершины собрали в кучу и подожгли. Теперь оставалось подогнать трактор, погрузить на тележку дрова и отвезти к тете Поле.
– Пойдем, че тебе покажу, – сказал Полунин, забрасывая на спину пилу.
– Что покажешь?
– То и покажу, что другой не видел, – и засеменил лыжами, направляясь в глубь леса.
Прошли сквозь серебряное сияние березняка. Продрались сквозь частый колючий ельник. Прошелестели сухими камышами на замерзшем лесном болоте. Оказались в чаще, где осины тянули в небо бирюзовые стволы, и черные корявые дубы расталкивали кронами соседние сосны и ели.
– Вот, гляди, – произнес Полунин таинственно и вдохновенно, будто приготовил Суздальцеву сокровенное диво. Диво и впрямь присутствовало.
В снегу, выступая черным железом, виднелся остов легкового автомобиля. Без колес, без фар, без внутреннего убранства, без крыши. Только черные железные рамы, контуры кузова, зияющая, предназначенная для двигателя дыра. И сквозь все эти пустоты и полости росли деревья – две стройные сосны, несколько берез, гибкие, с наклоненными ветвями орешники. Казалось, автомобиль упал с неба, его прокололи деревья, и теперь он напоминал жука, насаженного на иглу.
– Откуда? – изумился Суздальцев, ощупывая черную, изъеденную ржавчиной сталь.
– «Опель» немецкий. Тут раньше была лесная дорога. Драпал от наших и застрял. А потом зарос. Я помню, у него еще баранка была и кожа на креслах. Что ребятишки растащили, а что само сгнило.
Суздальцев смотрел на остатки немецкой машины, которую принесло вместе с великим нашествием в русскую глухомань. Нашествие ударилось об эти мерзлые леса, сирые деревни, серое, сеющее снег небо – и покатилось обратно. Штабная машина застряла в лесной колее, чтобы остаться в русском лесу навеки. И эта мысль волновала Суздальцева, будто ему приоткрылась тайна, – как исчезают бесследно цивилизации, зарастают лесами дворцы и храмы, и если углубиться в этот заснеженный лес, то могут открыться взору статуи древних богов, столицы исчезнувших царств.
– Тут много чего есть. Лес тайну держит, – произнес Полунин, и его простецкое, деревенское лицо стало задумчивым, глубокомысленным и таинственным. Словно он, деревенский лесник, был хранителем этих тайн, обходил дозором заросшие лесом храмы, читал на каменных плитах письмена исчезнувших наречий.
– Ну ладно, теперь ты видел. Я к себе в Мартюшино, а ты прямиком через лес, к дороге. – И трусцой заскользил, покуривая цигарку, оставляя запах дымка.
Суздальцев пошел напрямик, изумляясь преображению лесника. Болтливый, часто хмельной балагур был таинственным жрецом, охраняющим капище безмолвных лесных богов. Зимний лес жил дремотной сокровенной жизнью, храня в древесных кольцах память минувших времен, энергию небесных лучей, соки земных глубин, соединяя небо и землю. Былое и будущее. И эти высокие с красными стволами сосны были молчаливые боги, которые окружили его своим священным молчанием.