Пепельные цветы
Шрифт:
Хотелось обратно на остров, где Гленда, Беатрис и Ллойд — добрые, простые. Упасть в ноги Деллахи, вымолить прощения. Деллахи простит. Ну не убьёт же, в самом деле.
Но Липси гнал от себя эти пустые и бесполезные мысли. Не время сейчас предаваться слабости и привычно уступать вожжи любому, кто случайно оказался в твоей повозке. Довольно уже того, что всю жизнь плёлся за кем-нибудь в след: за родителями, за учителями, за друзьями, потом за жёнами. Они все никуда его не привели. Ни к чему хорошему не привели. И теперь они, вероятно, мертвы. А вот он, Липси, жив. Пока ещё жив. Значит, не так уж
Некоторое время он сидел в своей машине, ошарашенный случившимся и ругал себя за то, что поверил этому человеку, на лошадином лице у которого было ясно написано, что он мошенник, маскирующийся под полицейского. Да если даже он и настоящий полицейский... Времена нынче такие, что предаст тебя абсолютно любой; даже самый близкий человек может тебя продать за коробку консервов. Таковы уж люди, от этого никуда не денешься. Каждый выживает как может.
Поняв, что ничего не высидит и окончательно замёрзнув, выбрался из машины и некоторое время стоял в раздумьях, идти ли в обратную сторону, к морю, и попытаться перебраться на остров, или же направиться к кордону, до которого по словам лже-полицейского осталось не более двух миль. Если это правда, конечно. Может ли лже-полицейский говорить правду?.. Прямо как в задачке про лжецов и правдунов.
Наконец, он решился и пошёл вперёд.
Достал на ходу из кармана обломок сигары Деллахи, понюхал. Отломил кусочек и сунул за губу. Когда-то он жевал табак. В детстве ему так нравилось видеть в вестернах, как ковбои отгрызают от табачных жгутов и косичек порции и смакуют их, паля из кольтов в краснокожих варваров! Он дал себе клятву, что когда вырастет окончательно, обязательно будет жевать табак. И когда окончательно вырос, первой его самостоятельной крупной покупкой стали полфунта «Рэд Мэна».
Он долго убеждал себя, что жевание табака доставляет ему удовольствие, но это у него плохо получалось, поэтому в первом браке жене довольно легко удалось заставить его отказаться от пагубной привычки. После развода привычка опять вспомнилась. И оказалось, что всё не так уж безнадёжно — привыкнуть можно. Но второй брак снова перевернул заново начатую жизнь... Пришлось ему в конце концов довольствоваться трубкой.
Очень быстро закружилась голова, так что ему пришлось даже остановиться. Нет, «Упманн» явно не подходил для жевания. Он выплюнул эту гадость и долго выгонял языком разбежавшиеся по рту крошки. Захотелось пить. Смертельно захотелось пить, а воды у него не было. Ни капли. Всё увёз этот пройдоха. Хорошо ещё, что он не убил Липси. А ведь мог бы, исподтишка.
Он шёл и шёл, уже час, два, а может быть — все три года. А никакого кордона не было и в помине. Всё тот же бесконечный зловонный туман расплывался вокруг, поглощая мир, не давая вдохнуть полной грудью, отупляя и навевая мысли о смерти. Поднявшийся ветер нёс по асфальту пыльно-пепельную позёмку, пытался разорвать клочья тумана, но это у него не получалось. Хотя бы не было снега, этого проклятого снега — и то хорошо.
Липси брёл, двигался, тащился — уже не глядя по сторонам, не обращая внимания на указатели, полузакрыв глаза, веки над которыми быстро воспалились от вездесущей пыли. Он тяжело, с хрипом, дышал и думал только о том, что жизнь его, кажется, кончилась.
Когда ему попался пустующий мотель, брошенный, наверное, разорившимся хозяином ещё до войны, он понял, что дальше идти просто не сможет, а потому забрался в самый дальний номер, кое-как поднявшись на второй этаж, и завалился на деревянную кровать-развалюху, сдёрнув с неё древний укрытый слоем пыли матрац.
Неизвестно, сколько он проспал, когда его разбудили какие-то звуки внизу. Прислушавшись, Липси понял, что на первом этаже что-то происходит — там ходили и разговаривали люди, два или три человека, а может быть, и больше.
Изо всех сил стараясь не скрипнуть ни половицей, ни дверью, он прокрался в полной темноте наружу, на лестницу, спускавшуюся в холл.
Один человек уходил на улицу, к оставленной машине, чьё тихое тарахтение доносилось до ушей Липси, потом возвращался, неся что-то тяжёлое, и снова уходил. Второй сопровождал его передвижения светом фонаря. Принесённое мародёры, а Липси ни минуты не сомневался, что это мародёры, складывали куда-то за барную стойку. Кажется, там было что-то типа кладовой.
– Боюсь, что найдут, - сказал один, когда перенесено было, наверное, всё.
– А ты не бойся, дружище, - отозвался второй.
– Ни один чёрт сюда не заявится.
Этот голос Липси узнал сразу! Конечно, никакого сомнения, что это был он — тот полицейский с мордой лошади вместо лица. А раз это он, то нет никакого сомнения, что они прячут добычу, отнятую у Липси.
Не дыша, он достал из кармана пистолет. Если бы сейчас кто-нибудь спросил его, зачем он это сделал, Липси не знал бы, что ответить. Он ни разу в жизни не держал в руках оружия. Он понятия не имел, как с ним обращаться. В кино он много раз видел, что прежде чем стрелять, следует потянуть на себя верхнюю часть. Но сколько он не тянул сейчас, оружие не поддавалось. Скользкая и холодная металлическая крышка с какими-то насечками вроде и согласна была податься, но что-то мешало ей, а в темноте Липси никак не мог понять — что.
А те двое внизу загремели какими-то досками, очевидно маскируя кладовую ящиками или стульями.
Липси уже вспотел, от своих нервных и бесплодных усилий привести пистолет в боевое состояние.
– Людей-то много осталось в районе, - снова забеспокоился напарник лошадиной морды.
– Мало ли...
– Много?
– усмехнулся тот.
– Ты видел хоть одного? Передохли все давно... Да не бойся ты, - успокоил он напарника.
– Этот участок всё равно наш. Хочешь, весь день карауль.
– Зря ты не прикончил того идиота.
– Ты бы его видел... Сам сдохнет со дня на день.
Пистолет вдруг выскользнул из влажных и непослушных рук Нида Липси. Сердце, кажется, остановилось, а воздух в лёгких моментально прогорк, от ужаса.
Стук упавшего вниз, на пол первого этажа, оружия отдался в мозгах похоронным колоколом.
Липси замер на месте, покрываясь испариной и желая только одного: проснуться на деревянной кровати-развалюхе и с радостью осознать, что всё это ему приснилось.