Пьер и Мария Кюри

Кюри Ева

За сорок лет научной работы эта седовласая ученая приобрела огромный запас знаний. Мадам Кюри является живой библиографией по радию: владея в совершенстве пятью языками, она перечитала все печатные работы об исследованиях в этой области.

В явлениях уже известных она открывает возможность дальнейших исследований. Благодаря своему здравому суждению Мари обладает бесценною способностью — разбираться в запутанных клубках познания и- гипотез. Расплывчатые теории и соблазнительные, но произвольные предложения некоторых ее учеников встречают отрицание и в выражении ее красивых глаз и в твердом, как металл, обосновании. С

какой уверенностью работаешь у такого учителя, и смелого и остроумного!

Сборище у лестницы мало-помалу распыляется. Получившие от Мари указания на данный день исчезают со своими записными книжками. Мадам Кюри провожает кого-нибудь из них в «физическую» или в «химическую» и, наконец освободившись, идет в свою особую лабораторию, надевает рабочий черный халат и отдается собственным работам.

Ее сосредоточенность в себе самой длится недолго. Кто-то стучит в дверь. Появляется один из научных работников, держа в руках исписанные листы бумаги. За ним ждет очереди другой сотрудник… Сегодня понедельник — обычный день заседаний Академии точных наук, и авторы сообщений, которые должны быть зачитаны сегодня во второй половине дня, приносят к мадам Кюри их тексты.

Для чтения этих рукописей Мари уходит в очень светлую, небольшую комнату, которую посторонний человек вряд ли без колебаний признает кабинетом известной ученой. Большой дубовый письменный стол, стенная полка для бумаг, книжные шкафы, старенькая пишущая машинка, кожаное кресло, похожее на сотни других таких же кресел, придают комнате достойный вид. На столе мраморная чернильница, стопка брошюр, бокал, откуда щетиною торчат ручки и остро очиненные карандаши, какая-то хорошенькая вещица — подарок общества студентов… и — о чудо! — восхитительная матово-коричневая маленькая урна из раскопок в Ишии.

Нередко случается, что руки, подающие мадам Кюри заметки для академии, дрожат от волнения. Авторы знают, что суд будет суровый! По мнению Мари, изложение их никогда не бывает достаточно ясным, достаточно изящным. Она преследует не только технические погрешности, но переделывает фразы целиком, исправляет синтаксические ошибки. «Ну вот теперь я думаю, что сойдет», — говорит она, возвращая «ни живу, ни мертву» юному ученому его «мазню».

Но когда Мари довольна работой своего ученика, то ее улыбка, выражение довольства: «Очень хорошо… Превосходно», — вознаграждают работника за его труд, и, окрыленный, тот летит в лабораторию профессора Перрена, так как обычно он докладывает академии сообщения Института радия.

Тот же Жан Перрен говорит всем: «Мадам Кюри не только знаменитый физик, «о и лучший директор лаборатории из мне известных».

* * *

В чем тайна этого превосходства Мари? Прежде всего необычайный, вдохновляющий патриотизм по отношению к Институту радия. Она пламенный служитель и защитник достоинства и интересов этой любимой ею обители.

_ Она сама терпеливо добывает радиоактивные вещества в количестве, необходимом для исследований широкого размаха. Обмены любезностями и кокетничанье мадам Кюри с директорами бельгийского завода радия «Рудное объединение Горной Катанги» заканчиваются неизменно одним и тем же: «Рудное объединение» любезно посылает мадам Кюри тонны отработанной руды, а Мари с восторгом сейчас же принимается за извлечение желанных элементов.

Из года в год Мари обогащает свою лабораторию. Вместе с Жаном

Перреном она бегает по министерствам, требует субсидий, ассигнований на научные работы. Таким путем она добивается в 1930 году особого кредита в пятьсот тысяч франков.

Временами она чувствует себя утомленной и несколько униженной этими хлопотами и тогда описывает Еве свои ожидания в приемных, свои страхи, а в заключение говорит с улыбкой:

— По-моему, в конце концов нас выпроводят за дверь, как нищих.

Научные работники лаборатории имени Кюри под руководством такого надежного рулевого вторгаются в еще не обследованные участки учения о радиоактивности.

С 1919 года по 1930 год физики и химики Института радия опубликовали четыреста восемьдесят три научные работы, из них тридцать четыре дипломные и диссертации. Из этих четырехсот восьмидесяти трех исследований тридцать одно падает на долю мадам Кюри.

Здесь необходимо пояснение. В последний отрезок своей жизни мадам Кюри подготовляет будущее, может быть чересчур жертвуя собой, и отдает лучшую часть своего времени обязанностям директора, руководителя. Что бы она создала сама, если бы могла, подобно окружающей ее молодежи, посвятить каждую минуту научной работе? И кто может сказать, какая часть Мари заключена в работах, внушенных и руководимых ею шаг за шагом?

Мари не ставит себе таких вопросов. Она радуется победам, одержанным той коллективной личностью, которую она зовет даже не «моей лабораторией», но тоном затаенной гордости просто «лабораторией». Она произносит это слово так, как будто на земле не существует никакой другой лаборатории.

* * *

Духовные, гуманные качества этой одинокой ученой помогают ей стать вдохновительницей других. Не очень общительная мадам Кюри умеет внушать преданность к себе своим товарищам по работе, продолжая и после многих лет ежедневного сотрудничества звать их «мадемуазель» или «месье».

Стоит Мари, увлекшись научным спором, задержаться где-нибудь в саду, на скамейке, как встревоженный, нежный голос одной из ассистенток возвращает Мари к действительности: «Мадам, вы простудитесь! Мадам, умоляю вас, идите в помещение!» Если Мари забывает пойти завтракать, чьи-то руки тихо подкладывают ей ломтик хлеба и фрукты…

И слушатели и рабочие лаборатории также испытывают на себе силу ее обаяния, единственного в своем роде. Когда Мари наняла себе отдельного шофера, то институтский «мастер на все руки» Жорж Буатё — и чернорабочий, и механик, и шофер, и садовник — плакал горькими слезами от одной мысли, что теперь не он, а другой будет возить мадам Кюри с улицы Пьера Кюри на набережную Бетюн.

Чувство привязанности к своим соратникам, малозаметное внешне, помогает Мари отмечать в этой большой семье самых больших энтузиастов своего дела, людей с наиболее возвышенной душой. Я редко видела свою мать такой подавленной, как при известии о неожиданной смерти одного из ее учеников в августе 1932 года:

«Прибыв в Париж, я была крайне огорчена, — пишет она сама. — Молодой химик Реймонд, которого я так любила, утонул в реке в Ардеше. Его мать пишет мне, что годы, проведенные им в лаборатории, были лучшими годами в его жизни. А для чего, раз это имело такой конец? Сколько в нем было прекрасной юности, прелести, благородства и обаяния — все это исчезло из-за какого-то дрянного купания в холодной воде».