Перчатка для смуглой леди
Шрифт:
— А почему никто из зрителей не мог спрятаться где-нибудь во время спектакля?
— Джей утверждает, что такого не могло быть. Театр тщательно обыскали, и служащие по обе стороны занавеса подтверждают его слова.
— По вашему мнению, — сказал Найт, вновь начиная с угрожающим видом кивать головой, — преступление совершено одним из нас?
— Обстоятельства предполагают именно такое решение.
— Я столкнулся с ужасной дилеммой, — сказал Найт и немедленно принял вид человека, столкнувшегося с ужасной дилеммой и измученного сомнениями. — Аллейн, как поступить? С моей стороны тщетно
— Минутку. Вы опять о Гарри Гроуве?
— Да. — Найт несколько раз кивнул — О нем. Я сознаю, что меня могут счесть пристрастным вследствие личных обид, которые он мне нанес.
— Уверяю вас…
— А я уверяю вас, и с полнейшим на то основанием, что в труппе только один человек способен на преступление. — Найт в упор смотрел на Аллейна. — Я изучал физиогномику, — неожиданно заявил он. — Когда я был в Нью-Йорке, — на секунду его лицо приняло свирепое выражение, которое тут же исчезло, — я познакомился с выдающимся ученым, графом фон Шмидтом, и серьезно увлекся его учением. Я учился, наблюдал, сравнивал и приходил к определенным выводам. Их справедливость неоднократно доказана практикой. И я абсолютно убежден — аб-со-лют-но, — что когда вы видите пару необычно круглых глаз, довольно широко расставленных, очень светло-голубых, лишенных глубины, остерегайтесь. Остерегайтесь! — повторил он и с размаху опустился в кресло.
— Чего? — осведомился Аллейн.
— Предательства. Непостоянства. Полной беспринципности. Отсутствия всяких этических норм. Я цитирую фон Шмидта.
— Боже мой.
— А что касается Кондукиса! Но оставим это. Оставим.
— Вы и в мистере Кондукисе обнаружили те же черты?
— Я… я не знаком с мистером Кондукисом.
— Разве вы не встречались?
— Формальная встреча. На открытии театра.
— А прежде?
— Возможно. Много лет назад. Я предпочитаю не вспоминать о том случае. — Найт махнул рукой, словно отгонял муху.
— Могу я спросить, почему? — заинтересовался Аллейн.
После длительной и многозначительной паузы Найт произнес:
— Однажды я был его гостем, если это можно так назвать, и был подвергнут возмутительно пренебрежительному отношению, которое меня не удивило бы, если бы в то время я был знаком со Шмидтом. Я полагаю, сочинения Шмидта должны стать обязательным чтением для служителей закона. Надеюсь, вы не обиделись на мои слова? — с барственной снисходительностью добавил он.
— Нисколько.
— Отлично. Я вам еще нужен, старина? — с неожиданным дружелюбием спросил Найт.
— Думаю, нет. Хотя — поверьте, я бы не стал задавать вопроса, если бы он не имел непосредственного отношения к делу, — не могли бы вы уточнить, действительно ли миссис Констанция Гузман призналась вам в том, что покупает ворованные предметы искусства на международном черном рынке?
Попытка окончилась провалом. Лицо Найта побагровело, в глазах засверкали молнии. И в то же мгновение к нему вернулись робость и беспокойство, которые Найт тщательно старался скрыть.
— Комментариев не будет, — сказал он.
— Даже самого незначительного намека?
— Вы с ума сошли, — величественно
2
— Что скажете, старина Фокс, запутанное дельце нам попалось на сей раз?
— Запутанное, — с чувством согласился Фокс. — Как было бы хорошо, — тоскливо добавил он, — если бы все можно было свести к простой краже, попытке поймать вора и нанесению телесных повреждений.
— Это было бы замечательно, да не получится. Никак. И прежде всего потому, что кража исторических ценностей всегда усугубляется тем обстоятельством, что добычу невозможно сбыть по обычным каналам. Ни один нормальный профессиональный скупщик, если, конечно, у него нет особых клиентов, не притронется к записке Шекспира или перчатке его сына.
— Значит, преступление совершил либо маньяк, ворующий, чтобы в одиночестве упиваться сокровищами, либо маньяк типа молодого Джонса, ворующего ради славы Англии, либо высококлассный прожженный профессионал со связями в верхах международного рэкета. А заказ поступил от кого-нибудь вроде миссис Гузман, кому миллионы дают право на любые мании и кому плевать на то, откуда берутся вещички.
— Верно. Или кражу совершил похититель, желающий получить выкуп. А также, возможно, вор-любитель, которому известны наклонности миссис Гузман, и потому он не сомневается, что сможет впарить ей добычу за большие деньги.
— Таких, пожалуй, наберется вагон и маленькая тележка, поскольку Гроув раззвонил о приключении Найта с миссис Гузман всему свету. Вот что я вам скажу, мистер Аллейн, я не сильно удивлюсь, если мистер Найт как следует отделает мистера Гроува. Шуточки мистера Гроува, похоже, доводят его до белого каления. Вам так не кажется?
— Мне кажется, — сказал Аллейн, — нам обоим следует не забывать, что мы имеем дело с актерами.
— А что в них такого особенного?
— Надо всегда помнить, что главное, чему обучают актеров, это выражать эмоции. На сцене или вне ее они привыкли давать волю своим чувствам, то есть изливать их свободно, выплескивать, не стесняясь и с максимальным воздействием на окружающих. В то время как вы, и я, и любой не-актер изо всех сил старается сгладить или окрасить иронией свои эмоциональные проявления, актер, даже когда он не доигрывает, всегда сможет убедить нас, простых смертных, что он дошел до крайности. На самом деле ничего подобного. Он просто пользуется профессиональными навыками, как на сцене перед благодарной публикой, так и в жизни.
— И как же тогда расценивать поведение мистера Найта?
— Когда он багровеет и принимается изрыгать проклятия в адрес Гроува, это означает, что, во-первых, он вспыльчив, патологически тщеславен и охотно демонстрирует свой темперамент, а во-вторых, он хочет, чтобы вы осознали до глубины души, как зол и опасен он может быть. Но это вовсе не значит, что, когда гнев уляжется, мистер Найт непременно станет претворять в жизнь свои угрозы, и это также не означает, что он поверхностный или лицемерный человек. У него такая работа — заставлять публику трепетать, и даже испытывая подлинные страдания, он будет выражать свои эмоции так, словно находится на сцене, поскольку в каждом человеке он видит зрителя.