Перчинка
Шрифт:
Между тем Чиро, убаюканный голосом Марио, задремал. Его чумазая мордочка склонилась на грудь, и он стал очень похож на маленького старичка. Ничто не нарушало безмолвия подземелья, одни только мыши вдруг подняли возню, воспользовавшись тем, что ветер задул свечу.
Марио снова принялся ломать голову над тем, что же ему все-таки делать здесь, в Неаполе, в городе, где все ему чуждо и незнакомо. Какую он может вести работу, сидя в этом сыром подземелье, полном мышей, преследуемый людьми, которые даже не знают толком, что он за человек,
— Нет, эти мысли до добра не доведут, — пробормотал он и в ту же минуту с радостью услышал тихий свист, возвещавший возвращение Перчинки.
Он зажег свечу и двинулся навстречу ребятам, которые еле тащились, сгибаясь под тяжестью неуклюжей и громоздкой машинки «Ундервуд», выпущенной, вероятно, еще в начале века.
— Ну, эта? — тяжело переводя дух, спросил Перчинка.
Марио взял в руки тяжелую машинку и принялся внимательно разглядывать ее.
— А вот бумага, о которой ты говорил, — добавил Винченцо, вытаскивая из-за пазухи рулончик белой бумаги и несколько листов копирки.
— Ну, ребята, завтра примемся за работу, — проговорил Марио. — А сейчас нужно куда-нибудь подальше спрятать эту штуку. Не ровен час полиция нагрянет…
— Давай отнесем ее в твое убежище, — предложил Перчинка.
С трудом протиснувшись через узкий и темный проход, они втащили свою тяжелую ношу в клетушку под монастырской кладовой. Окинув взглядом низкую каморку, Марио отметил про себя, что печатать придется лежа на животе.
— А я? — спросил Перчинка. — Что я должен делать? Марио на минуту задумался.
— Видишь ли, Перчинка, — медленно проговорил он. — Теперь я буду печатать листовки, много листовок. А ты и твои друзья должны будете распространять их в бомбоубежищах, домах — одним словом, везде, где есть люди. Только это нужно делать так, чтобы комар носу не подточил, чтобы ни одна душа не заметила. Люди должны находить листочки в карманах, а о том, откуда они, не догадаться.
— Ну, это плевое дело! — воскликнул Перчинка. — Положить в карман легче, чем вытащить из кармана.
— Но все-таки вы должны глядеть в оба, чтобы вас не сцапали.
Винченцо клевал носом. Марио тоже чувствовал, что его клонит ко сну. Перчинка в последний раз ласково погладил большую черную машинку.
— А ведь правда красивая, — сказал он.
Через несколько минут обширное подземелье погрузилось в тишину. Четверо друзей крепко спали. Над их головой выли сирены, возвещая воздушные тревоги, гремели выстрелы зениток, ухали фугаски и жалобно трещали обрушивающиеся дома. Луна зашла, и на небе остались только крошечные светильнички звезд. Внизу, словно черное озеро, в котором то и дело загорались яркие вспышки разрывов, замер Неаполь.
На дворе по-прежнему стоял август 1943 года. Но что-то уже начало меняться, хотя бы благодаря этой старой, запыленной и покрытой паутиной пишущей машинке, дремавшей сейчас
Глава VI
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
Страшный грохот потряс стены бомбоубежища, и в ту же секунду погас свет. Женщины закричали, прижимая к себе малышей, мужчины замерли и молча стояли, прислонившись к стенам.
— Дженнаро, Дженнарино, где ты? — жалобно звал чей-то голос.
Старухи, сидевшие в углу, принялись вслух молиться. Громко, навзрыд плакала какая-то девочка, пока ее отец не крикнул:
— Замолчи! Беду накликать хочешь? Девочка умолкла.
Зажгли несколько свечей, мужчины включили карманные фонарики, и тут все увидели, как с крутой лестницы, ведущей в убежище, скатился какой-то человек.
| — Школу напротив разбомбило! — крикнул он. — А больше ничего не видно. На улице тьма кромешная!..
В ответ послышались крики, восклицания. Невозможно было разобрать, что они выражали: то ли радость, что опасность миновала, то ли страх, что бомба чуть не угодила в бомбоубежище. Скорее всего и то и другое. О школе не жалели, потому что все знали, что там никого не было. Убивался только школьный сторож. Сам он, правда, едва объявили тревогу, укрылся в бомбоубежище, но квартиры его больше не существовало.
— Вся мебель! Боже мой, вся моя мебель! — горестно восклицал он. Двадцать лет работал, чтобы купить ее и вот на тебе!
— Да перестань же ты бога гневить! — громко прервала его сидевшая рядом жена. — Благодари господа, что сами живы остались. Лучше о сыне подумай, где-то он сейчас…
Их сына призвали в армию, послали воевать в Африку, и вот уже несколько месяцев от него не было никаких вестей. Старый сторож смахнул слезу, повернулся к дону Микеле, который сидел рядом, и сказал:
— Вы-то меня можете понять…
— Э, друг мой, — откликнулся ополченец, — на то она и война. А о сыне не волнуйтесь, скоро получите от него весточку, помяните мое слово. Война-то к концу идет.
— Вы говорите…
— Уверен. В Мармарине наши наступают, с англичанами почти что покончено. Так, по крайней мере, говорит дон Доменико.
— Так ведь они чуть ли уже не высадились в Сицилии!
— Если дон Доменико говорит — значит, так оно и есть, — возразил Микеле. — Он человек ученый.
— А говорят, этот дон Доменико… — начал было сторож.
Однако дон Микеле поспешно закрыл ему рот рукой. Нет, черт возьми, ему совсем не хочется нажить себе неприятность, а дон Доменико такой человек, что ему ничего не стоит раздуть дело. Старый ополченец отодвинулся подальше от сторожа и полез в карман за табаком для трубки. Но вместо табака он неожиданно для себя извлек оттуда какой-то листок бумаги. Как раз в этот момент снова включили электричество, и дон Микеле принялся по складам разбирать напечатанные на пишущей машинке слова.