Перебежчик

Незнанский Фридрих Евсеевич

– И что прикажете мне делать? – спросил я. – Молчать? И пусть эта утечка продолжается дальше?

– А вы в нем уверены, в том, кто вам преподнес этот телефон?

Вопрос был кощунственный, но я не стал возмущаться. Я ответил спокойно и твердо:

– Как в себе. Наверняка он отметил передачу сотового телефона в каком-то своем документе. А вот уж к этой документации или файлу, видимо, имеет доступ осведомитель Баха… Нет, как хотите, но я не смогу об этом промолчать.

Лекарский был смят, мне даже стало его жаль.

– Что ж, я в вашей власти, – сказал он сокрушенно. –

Если откровенно, то я уже сожалею, что сказал вам об этом.

– Аркадий Валерьянович, будьте спокойны! – заверил я его. – Огромное вам спасибо. Поверьте, я найду возможность сказать Вячеславу Ивановичу о случившемся так, что никто об этом не узнает.

– Вячеслав Иванович? – он поднял голову. – Грязнов?

Он произнес это имя с явным облегчением.

– Вы его знаете? – я тоже обрадовался.

– Ну как же, приходилось… Кстати, на редкость порядочный человек, вы правы. Я всегда говорил, что Бахметьев – везунчик. И на вас ему повезло. Вернее, он точно рассчитал, что именно вы, с вашей интуицией, легко распознаете слабые стороны обвинения. Это человек, который редко ошибается в своем выборе.

– Ну вот, опять, – вздохнул я. – Одни кругом порядочные люди… Плюнуть некуда. И все, как один, запутались в сетях слежки и подслушивания. Ведь какие-то важные структуры в этом участвуют, не так ли? Очень высокий уровень. Мне на это намекнул сам Александр Борисович Турецкий… Что молчите, Аркадий Валерьянович, скажите что-нибудь!

– Как-нибудь в другой раз и в другом месте, – сказал он, понизив голос. – А вы передайте мой привет Вячеславу Ивановичу, обязательно! А сейчас, извините, я побежал.

– Ладно, тогда последний вопрос. Кто, на ваш взгляд, убил адвоката Колерова? – спросил я.

– Бах по-прежнему уверен, что это сделали те же, кто убил Степаняна. А вы что об этом думаете? – спросил он, стоя уже в дверях комнаты.

– Склоняюсь к тому же… И еще к вам вопрос, как к нашему человеку в окружении Баха… Почему его так хотят ославить? Испортить ему реноме? В чьих глазах, если это так?

Он вернулся назад в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Пристально посмотрел мне в глаза.

– Только между нами… – тихо сказал он. – Бах не разрешает это никому говорить, но вам я скажу. В предстоящих торгах собирается участвовать один могущественный американский банк. Не столь существенно, какой именно или кто за ним стоит. Они выбирают, к кому присоединиться – к нам или к Соковнину… Вот для них репутация, в отличие от наших акул, не пустой звук.

Он снова открыл дверь и громко сказал, увидев хозяйку, как бы продолжая наш разговор:

– Может, это убийство следует рассматривать как предупреждение новому адвокату, который его сменит, то есть вам?

– На их месте я бы не предупреждал, а уже давно просто замочил, – буркнул я.

– Что вы такое говорите, Юрий Петрович! – охнула Олина мать. – Как так можно говорить?

– Признаться, я думал, вы спросите совсем о другом, – сказал Лекарский, глядя на меня. – О вашем вступлении в коллегию адвокатов. Могу вас поздравить – Бах свое слово держит. Считайте, вы уже приняты. А вот насчет договора просил подождать. До

ваших первых результатов.

Лекарский ушел, а я, оставшись один, осмотрелся в комнате Оли. Письменный стол, компьютер, музыкальный центр, много книг… Плюс всевозможные дискеты, видеокассеты и картинки из журналов, развешанные на стенах. Словом, обычная комната современного подростка из обеспеченной семьи.

Правда, преобладали все больше заграничные кинозвезды, прежде всего Кевин Костнер и Уитни Хьюстон. И еще некая принцесса из Монако, забыл ее имя…

Не то чтобы я против них что-то имею, но есть, на мой взгляд, артисты и получше. Из американских мне больше нравится Роберт Де Ниро и Джек Николсон… Дело вкуса, конечно, тем более что тот и другой в этой коллекции присутствуют… Но какие-то уже обветшалые, потрепанные. Я склонился ближе к фотографиям. Так и есть, пожелтевшие вырезки из иностранных журналов, если можно судить по надписям на английском… В то же время портреты Костнера и Хьюстон – довольно новые. И соответствующие надписи – на русском. Возможно, из женских журналов типа «Лиза», которых сейчас расплодилось видимо-невидимо.

Ну и о чем это говорит? Только о том, что у девочки интерес к этим актерам проявился совсем недавно. Вон лежат номера этих журналов… «Бурда», «Семь дней». Я полистал их. Да, именно отсюда это вырезано.

А журналы вышли этим летом. Ну и что?

Я стал рассматривать ее книжные полки. Булгаков, Байрон, Блок, Ахматова, Дюма…

М-да, начитанная девочка, ничего не скажешь. Даже позавидуешь. И романтичная, судя по корешкам книг. Поди, дневник ведет… Причем сокровенный, никому его не показывает. Я вот тоже романтик, а дневник вести лень. Для этого надо жить полноценной духовной жизнью.

Причем, судя по этим журналам, откуда вырезки с портретами Костнера и Хьюстон, нанесенная душевная травма ее не изменила. С ней это случилось ранней весной. А журналы, судя по дате выпуска, появились несколько позже…

Да что я прицепился к этим журналам и вырезкам, в конце концов.

– Юрий Петрович, – послышался голос хозяйки. – Я вам не помешаю? Может быть вам что-нибудь надо?

– Извините, – сказал я, – хорошо бы нам поговорить…

Я кривил душой. Размышлять я как раз предпочитаю наедине с собой. Или с Турецким Александром Борисовичем. С тем же Вячеславом Ивановичем. Словом, с теми, кого давно знаю и кто угадывает мои мысли с полуслова. С Катей такого не было. С ней не расслабишься, сплошная боеготовность.

– Оля вела дневник? – спросил я.

– Да, но она никому его не показывала, все время прятала… Мы и думать не могли… А что? Это необходимо?

– Пока не знаю, – пожал я плечами. – Желательно. К тому же она об этом не узнает.

– Хотите сказать: никогда не узнает? – тихо спросила она. – Вы думаете, там можно найти такие мысли, которые что-то объяснят? Случилось непоправимое, и вы хотите…

– Наоборот! – прижал я руки к груди. – Еще ничего не случилось! Извините, что дал вам повод так подумать. Вот эти журналы… – я указал на журнальные вырезки на стенах. – Разве не говорят о том, что ее интерес к жизни не пропал?