Перебежчики из разведки. Изменившие ход «холодной войны»
Шрифт:
Это был единственный довод, который можно было использовать в его защиту, и, когда 1 мая 1946 года начался суд над Мэем, его адвокат Джералд Гардинер вовсю использовал его. Ученые, говорил он, как врачи, которые могут встать на такую позицию, что если они обнаружили нечто полезное для человечества, то чувствуют себя обязанными добиться, чтобы это использовалось в интересах человечества.
Но судья не разделял его мнения, в его глазах Мэй был бесчестным человеком, нарушившим клятву о сохранении тайны, в то время как продолжал получать деньги по контракту с его собственной страной. Мэю дали 10 лет тюрьмы (приговор был исключительно мягким, по обвинениям в измене обычно приговаривали к 14 годам). Мэй не стал подавать апелляцию. На самом деле он провел в тюрьме на три с половиной года меньше – был освобожден за примерное поведение. Однажды его в тюрьме посетили представители спецслужб, чтобы
После освобождения этот лысеющий ученый с мягкими чертами лица вернулся к безвестности, из которой его неожиданно извлек Гузенко. Его жена, д-р Хильдегарде Брода (австрийки будут нередко упоминаться на Западе в шпионских делах), занимала медицинскую должность в Кембридже, и Мэй вернулся туда, чтобы жить с нею и их семилетним сыном. Он безуспешно подавал заявление на должность в Хартумском университете, но в 1962 году получил её в университете Ганы – ею стала бывшая британская колония Золотой Берег. Срок его контракта был потом продолжен частично потому, что молодому государству были весьма полезны медицинские знания его жены. Он совершенно исчез из вида после возвращения в Англию. Возможно, последний его след был замечен в 1982 году, когда в пекинском коммунистическом органе появилось небольшое письмо за подписью д-ра Мэя. Так что если автор письма был действительно когда-то советским агентом, то это письмо можно рассматривать как прощальный приветственный взмах руки.
Жизнь Игоря Гузенко пошла совсем по другой стезе. Он и члены его семьи жили в тайном месте и под другими фамилиями. Его фамилия вновь выплывала на первые полосы, когда появилась его автобиографическая повесть или когда к нему обращались за комментариями по поводу появления ещё большей, чем его собственная, шпионской сенсации.
Похоже на правду, что на написание своей автобиографии его вдохновило знакомство во время первых месяцев пребывания под охраной канадских спецслужб мемуаров другого советского перебежчика. Виктор Кравченко не был офицером разведки, и его побег произошел во время войны – вот две причины, по которым его дело удостаивается лишь почетного упоминания в этой книге, и то лишь в связи с делом Гузенко. Однако дело Кравченко [29] заслуживает быть приведенным хотя бы вкратце. 3 апреля 1944 года американская пресса сообщила, что «Виктор А. Кравченко, официальное лицо советской комиссии по закупкам в Вашингтоне, объявил вчера, что уходит со своего поста и отдает себя “под защиту американского народа”».
29
Во время Великой Отечественной войны Виктор Кравченко был членом советской закупочной комиссии в Вашингтоне. Там он познакомился с антисталинистами с левым прошлым – меньшевиком Давидом Юльевичем Далиным, его женой-троцкисткой Лилией Эстрин-Далин, бывшим троцкистом Максом Истменом, журналистами Исааком Дон Левиным и Юджином Лайонсом. Попросил политического убежища в США. С 1943 жил в США в Нью-Йорке под именем Питера Мартина. Написал книгу «Я выбираю свободу». – прим. ред.
В апреле 1944 года до конца войны с Гитлером оставался ещё целый год. Еще не укоренилось разочарование в сталинской России, если не считать кучки западных государственных деятелей, которые на тайных переговорах с советским диктатором пытались определить послевоенное устройство мира. Для массовой западной публики русские, медленно отвоевывавшие свои территории у германских захватчиков, были героями дня. Вспомогательная атака на атлантический фланг оккупированной Гитлером Европы – англо-американская высадка в Нормандии – ещё не началась. Чувство благодарности России было как никогда велико в западном общественном мнении. Выбрав такой момент для бегства, Кравченко сталкивался с серьезным риском быть выданным советским властям. Вместо этого его защитила та Америка, которая, несмотря на свой долг перед Россией, не забыла и более глубокого и давнего долга перед индивидуальной свободой.
В самом жизнеописании Кравченко Гузенко не нашел ничего нового для себя: детство в условиях бед Первой мировой войны, падение царизма и приход большевиков, воспитание в комсомоле, вступление в партию – элиту новой России, первые разочарования, вызванные жестоким уничтожением крестьянства и сталинскими чистками, паника и триумф войны с Гитлером, понимание того, что русский патриотизм, а не советская идеология побеждали на войне, затем назначение в Соединенные Штаты, где его, как и Гузенко, привлек с первого взгляда и глотка воздуха свободный, лишенный страха мир
Русские поспешили дискредитировать Кравченко, инспирировав появление материала во французском коммунистическом еженедельнике «Леттр франсез» о том, что Кравченко не кто иной, как американский «агент-провокатор». Кравченко подал в суд и не только обелил свое имя, но представил в свою защиту ещё больше свидетельств, обличающих советский режим; он опубликовал их позже в виде книги («Я выбрал свободу», Лондон, 1951 год).
Но бывший шифровальщик кое-чему научился на разоблачениях Кравченко, на том, что его соотечественник неплохо заработал как автор бестселлера американского рынка на новую тему. Собственная книга Гузенко называлась «Мой выбор», вышла в 1948 году и имела коммерческий успех, хотя значительная её часть уже публиковалась по частям. Более того, Гузенко даже перещеголял Кравченко, потому что фильм «Железный занавес» был основан на его мемуарах. Последующие его попытки писать романы о России не имели успеха.
Позже его жизнь была омрачена болезнью, денежными проблемами, безысходностью. Он болел диабетом и к концу жизни ослеп. Его западные гостеприимные хозяева ничего не смогли поделать, разве что давали ему необходимое медицинское обслуживание. Что касается денег, то 17 марта 1947 года в монреальской прессе появилось объявление о том, что безымянный канадец выделяет 25 долларов в месяц в течение 20 лет для Гузенко или его жены и двух детей, если он умрет. «Безымянным канадцем» вполне могло быть канадское правительство. Но если в 1947 году 25 долларов были вполне адекватной суммой, то потом из-за инфляции эта сумма становилась все более неадекватной.
Не смог Гузенко приспособиться и к жизни в обществе свободы после жизни в обществе регламентации, которое он отверг – и это случилось со многими последующими перебежчиками. Существенным недостатком для него была невозможность свободно действовать и перемещаться. У него были и психологические проблемы адаптации к совершенно незнакомому экономическому и социальному укладу. Здесь была свободная инициатива, которая вознаграждает человека пропорционально затраченным усилиям или везению, и неслучайно, что когда он попытался выйти за пределы своей профессии и заняться фермерством, то дело провалилось.
Он умер в июне 1982 года – как писали, «под Торонто» – ещё относительно нестарым – в 63 года, и среди всех его бед самой сильной было, возможно, чувство бессилия. Благодаря его показаниям и горе документов удалось сделать многое. Подверглась удару и была разрушена мощная советская агентурная сеть в Канаде. Девять обвиняемых были упрятаны за решетку, а самая видная фигура – член парламента, коммунист Фред Роуз – получил шесть лет. В Соединенных Штатах «наводки» помогли, в частности, раскрыть шпионскую сеть Гольд – Грингласс – Розенберги, которая начала внедряться в западный атомный проект в 1944 году вне тех операций, которые проводил злосчастный полковник Заботин. Благодаря Гузенко был разоблачен самый опасный из агентов – Аллан Нанн Мэй, в признательность за что Гузенко и его семье было даровано британское подданство.
Всё это, можно подумать, бывший шифровальщик мог бы считать своими большими достижениями и чувствовать себя удовлетворенным. Однако Гузенко умер с горьким сознанием, что ему не дали нанести Кремлю последний удар – возможности разоблачить советского агента, который действовал в высших эшелонах британской секретной службы. Побег британского шпионского дуэта Бёрджесс – Маклин в Советский Союз в 1951 году побудил Гузенко к действиям, ибо возникли противоречивые суждения, не утихшие и до нынешнего дня, насчет того, кто их надоумил бежать. В мае 1952 года он составил меморандум для канадских властей, где указал, что во время войны, работая в московской штаб-квартире, узнал, читая телеграммы и по разговорам с коллегой-шифровальщиком из ГРУ, неким лейтенантом Любимовым [30] , что во время войны в британской контрразведке работал советский шпион. Согласно Любимову, «у этого человека было что-то русское в происхождении». В 1942–43 годах такое описание не подходило ни к одному из тех, кого потом стали подозревать в работе на Москву или которые, как Энтони Блант, сознались, что действительно работали на Москву.
30
Гузенко, выслуживаясь, падает все ниже, сдает всех подряд, даже случайно что-то сболтнувших ему – а может и нет; доведись эту строку из его показаний прочесть на советской стороне – а такая возможность, как мы увидим, была, – его бывшему приятелю лейтенанту Любимову в 1952 году, это легко могло бы стоить жизни. – Примеч. перев.