«Перец» в гостях у «Крокодила»
Шрифт:
— Максим Емельянович у себя?
— Какой Максим Емельянович? — удивилась девушка.
— Как это какой?! — возмутился Кирилл Мефодиевич. — Максим Емельянович Кашкоед.
— Ошибаетесь, товарищ, — посуровела секретарша, — наверное, вы что-то перепутали.
— Как это — перепутал? — вконец разгневался Шмурдяк. — Вы в конторе «Заготсбытснабчерствохлеб» без году неделя, а я уже двадцать пять лет…
— Вот оно что, — рассмеялась девушка, — так бы сразу и сказали. Но дело в том, что ваша контора неделю назад переехала в новое помещение.
— А куда? — растерялся Шмурдяк.
— Не
— А не могли бы вы кресло для Семена Семеновича сделать из мягкого дерева?
РУБИКОН
Возвратившись с обеденного перерыва, Семен Трофимович сухо бросил как всегда секретарю: «До пятнадцати ноль-ноль меня нет. Будут звонить из треста — я в главке. Будут звонить из главка — я в тресте», — и уединился в кабинете.
С обеденного перерыва (а обедал Семен Трофимович только дома) он всегда возвращался недовольный. Самим собою. Дело в том, что Семен Трофимович не сегодня и не вчера перешагнул ту возрастную межу, за которой каждая лишняя калория откладывается организмом на черный день. Если бы Семен Трофимович был гренадерского роста, эти лишние калории не бросались бы в глаза. Но, поскольку для этого ему не хватало сантиметров тридцать, а на аппетит он не жаловался, фигура директора напоминала ноль, несколько вспученный в области живота.
Множество раз, укладываясь спать и подыскивая такую позу, чтобы легче дышалось, Семен Трофимович железно клялся самому себе, что не будет переедать, и даже, бывало, ограничивал завтрак стаканом чая и кусочком сыра, но уже через несколько часов начинал чувствовать собачий голод и часто поглядывал на часы, проверяя, не остановились ли они.
Ситуация осложнялась тем, что супруга Семена Трофимовича, Вероника Андреевна, уже несколько лет как вышла на пенсию и полностью посвятила себя кухне. Утром она садилась с Семеном Трофимовичем в его служебную «Волгу», завозила мужа на работу, а сама ехала на рынок. Семена Трофимовича всегда ожидала на обед тарелка ароматного борща, из которой соблазнительно выглядывала желтая от жира ножка домашней курицы, отбивная размером с домашний лапоть сорок шестого размера или же сковорода горячих дерунов и кувшин сметаны, а на десерт — литровая чашка компота из консервированных или свежих (в зависимости от времени года) вишен.
Ругая себя за бесхарактерность, Семен Трофимович съедал, все до последней крошки и капли, после чего начинал бороться со сном. Часто сон побеждал еще по дороге на работу, и тогда водителю приходилось, не доехав до конторы полквартала, будить шефа, чтобы не пошатнуть его авторитет перед подчиненными. Досыпал Семен Трофимович в своем похожем на трон кресле с высокой задней спинкой, угол наклона которой регулировался специальным механизмом, как регулируются передние сиденья в легковых автомобилях.
В тот день Вероника Андреевна явно перестаралась. Когда Семен Трофимович дожевывал последний кусок телячьей вырезки, она с торжественным видом достала из электродуховки
«Отправлю, наверное, ее на курорт, — подумал Семен Трофимович, садясь в кресло и разворачивая свежую газету: после обеда чтение действовало на него как снотворное. — Питаться буду в нашей столовой, поэтому за месяц наверняка килограммов десять сброшу».
Он сразу обратил внимание на крупный заголовок на четвертой странице «Переедание — путь к инфаркту»: известное медсветило агитировало за вегетарианство, убеждая, что каждый съеденный грамм свинины и говядины ускоряет свидание с потусторонним миром.
«Этого еще мне недоставало», — мысленно выругался Семен Трофимович и раздраженно отложил газету. Он шевельнулся в кресле, усаживаясь поудобнее, и вдруг его пронзила острая боль под левой лопаткой. Он испуганно шевельнулся еще раз — боль усилилась.
«Вот и все, — промелькнула мысль, — дожрался».
Сразу припомнилось, как в прошлом месяце умер его товарищ. Накануне они, встретившись, пропустили по рюмашечке коньячка, посудачили о том о сем, а на следующий вечер Семен Трофимович прочел в вечерней городской газете некролог, подписанный группой товарищей. «Интересно, — подумалось глупое, — а как отметят мою кончину: — сообщат в маленькой рамке с глубоким прискорбием или же группа товарищей коротко изложит биографию?»
Семен Трофимович прислушался к себе: под лопаткой уже не покалывало, а ныло неотступно. Он потянулся правой рукой к кнопке, чтобы вызвать секретаршу, но острая боль заставила его замереть.
«Господи, — почти застонал Семен Трофимович, — как все глупо сложилось». Он четко представил себе черный гроб с собственным телом, выставленный в зале заседаний, грустные лица подчиненных.
«А все ли будут грустить? — Он горько улыбнулся. — Глевтяк, наверное, если бы можно было, и на похоронах вытанцовывал, потому что спит и во сне видит себя на моем месте. Никудышный заместитель, давно следовало бы выгнать его в шею, но ведь брат его не последняя спица трестовской номенклатуры — попробуй тронь. Вот станет Глевтяк директором — хана всей конторе. Нет, нужно было бы гнать, — терзал сам себя Семен Трофимович, — гнать, не обращая внимания на родственные связи».
Слинько и Перекатиполе — те, конечно, будут грустить. Потому что никакой новый директор не будет терпеть таких лентяев. А у меня они чувствовали себя, как за каменной стеной. За услужливость их терпел. Действительно, говорить приятные вещи они умели как никто. С одной стороны, понимал, что неискренне говорят, а с другой — приятно.
А Нетудыхате, скажем, по какой причине грустить? Перед порогом вечного небытия нужно признать, что держал я его в черном теле. Несправедливо держал. Опасался, что заметят его, а меня — на заслуженный отдых. Надеялся, что триста лет проживу и все эти триста лет буду руководить. Наруководился! А Нетудыхата действительно мог бы меня заменить. Эх, не пожалела бы судьба еще несколько месяцев жизни — пошел бы в трест, в главк пошел бы. Слыхал, сказал бы, что замену мне ищете? Не нужно искать: вот она, замена, — товарищ Нетудыхата, любите и уважайте, а вот мое заявление на увольнение в связи с уходом на пенсию.