Перед бурей
Шрифт:
на второй строчке, после которой в скобках стояла ремар-
55
ка: «Глядя на оную». Солдат-артист, однако, не отделял
текста от ремарки и с завидной добросовестностью произ
носил все вместе.
— Какая глупая пьеса!—сказал отец, когда мы возвра
щались с представления в свою палатку.
Шедший с нами офицер местного гарнизона с презри
тельным смехом откликнулся:
— Дуракам лучше
Я был поражен в самое сердце.
«Дуракам! — думал я, шагая рядом со взрослыми. —
Значит, он всех солдат считает дураками? Как бы не так!
Мой Карташев совсем не дурак. Он умеет так хорошо
рассказывать и петь песни. И другие солдаты тоже не ду
раки. Почему же он всех солдат зовет дураками?»
Я не мог тогда найти удовлетворительного объяснения
для слов офицера, но я запомнил их. и мне показалось,
что они скрывают за собой какую-то тяжелую, мне еще
непонятную тайну.
А вот другой случай. Обычно на дневках Степаныч и
«дядьки» занимались с новобранцами «словясностью». Это
было нечто вроде тогдашней «политграмоты», которую
царское правительство старалось вбить в голову каждому
солдату. Собрав вокруг себя на лужайке тридцать-сорок
человек, Степаныч начинал их обучать своей премудрости.
— В чем состоит долг солдата? — громовым голосом
кричал он, свирепо глядя на своих слушателей.
И затем отвечал:
— Долг солдата состоит в том, чтобы, не жалея жи
вота своего, бить врага внешнего и внутреннего.
А все новобранцы должны были хором повторять и за
учивать на память этот ответ.
Потом задавался вопрос:
— Что есть знамя?
И дальше следовал ответ:
— Знамя есть священная хоругвь.
И все опять должны были повторять за Степанычем и
заучивать это определение.
Я не помню сейчас точных формулировок царской «по
литграмоты», но таков был их подлинный смысл. В числе
других вопросов солдатского катехизиса имелся и такой:
— Что есть твое оружие?
На это Степаныч неизменно отвечал:
— Ружье честень бердань, образец номер второй.
56
Регулярно присутствуя на «словясности», я никогда не
мог понять смысла этой мистической формулы. Что значит
«честень»? Что такое «бердань»? Несколько раз я пробо
вал спрашивать об этом Степаныча, но он лишь недоволь
но хмурился и ворчал:
— Честень есть честень, а бердань есть бердань — вот
и весь сказ. А чему тут непонятному быть?
Однажды на уроке «словясности» из кармана Степа
ныча выпала небольшая книжечка.
просматривать. И что же, — это оказался тот самый сол
датский катехизис, который фельдфебель с таким упор
ством вколачивал в головы новобранцев. Я быстро пере
листал его и наткнулся на смущавший меня ответ об ору
жии.
В подлиннике он гласил:
«Ружье системы Бердана, образец № 2».
Ларчик просто открывался. Обрадованный своим от
крытием и плохо еще понимая бюрократическую психоло
гию, я с радостью закричал:
— Степаныч! Степаныч! Нашел!
И, тыкая пальцем в книжечку, я воскликнул:
— Надо говорить не «ружье честень бердань», а «ружье
системы Бердана»...
Я не успел договорить. Степаныч вдруг покраснел, как
рак, сердито вырвал из рук у меня книжку и дико за
рычал:
— Яйца курицу не учат! Тоже учитель нашелся!
Я был совершенно огорошен. Уходя с «словясности», я
искал л никак не мог найти ответа на вопрос: зачем Сте
паныч вбивает в головы солдат всякие бессмыслицы?
Наши отношения с Степанычем после этого конфликта
сильно испортились. А вскоре после того произошел еще
один случай, который окончательно нас поссорил.
Мы уже были всего лишь в нескольких переходах от
Верного. На стоянке у одной горной речки я бегал с сач
ком по полю, гоняясь за красивыми бабочками. Вдруг не
ожиданно я остановился, как вкопанный. В нескольких
десятках саженей от меня, под небольшой купой деревьев,
был Степаныч, но в каком виде! Весь красный, разъярен
ный, озверевший, он бил по лицу моего друга Карташева.
Его огромные железные кулаки методически ходили взад
и вперед, и голова Карташева как-то беспомощно мота-
57
лась из стороны в сторону. Из губы у Карташева текла
тонкая струйка крови. В мгновенье ока я был около Сте-
паныча и, вне себя от бешенства, закричал:
— Стой! Стой!.. Не смеешь! Я папе скажу.
Оторопевший от неожиданности, Степаныч остановился
и, увидев меня, выругался матерными словами. Однако
желание продолжать расправу, видимо, у него пропало, и,
еще раз выругавшись, фельдфебель круто повернулся и
пошел к лагерю. Когда Степаныч был уже далеко, я спро
сил обтиравшего кровь Карташева:
— За что это он так тебя?
Карташев замялся и стал смущенно теребить свою гим
настерку. Я, однако, не отставал. Наконец Карташев, гля
дя в сторону, вполголоса заговорил: