Перед бурей
Шрифт:
— Его княжья мосць один теперь в Варшаве или с семьей?— спросил он робко.
— Нет, со всею семьей.
— Ах, да, — вздохнул невольно Богдан и почувствовал, что у него по спине поползли муравьи, — я слыхал, что канцлер будет две свадьбы играть — дочери и приемыша?..
— Ничего подобного не слыхал, а мне бы он сказал, да и пани канцлерова никогда бы не скрыла.
— Так это брехня? — чересчур радостно изумился Богдан и, чтобы замять эту прорвавшуюся неловкость, начал усердно угощать гостя ратафией.
— Конечно, — посмотрел на него пристально Радзиевский, — я сам их при отъезде видел... Одна из них, не помню уже которая, только удивительной красоты, — так даже просила передать пану поклон...
Богдану захватило
Чтобы скрыть свое волнение, Богдан порывисто встал, прошелся немного, осмотрелся кругом и потом, подсевши к гостю поближе, решительно уже спросил:
— Что же нового, привез, нам дорогой гость и чем может пан полковник порадовать?
— Много и печального, и весьма утешительного, — оглянулся подозрительно Радзиевский.
— Здесь, пане полковнику, безопасней, чем в запертой на засов светлице, — заверил Богдан, — кроме глухого пасишника — вон в том курине, — нет ни духа, да и видно далеко кругом...
— Это отлично, — успокоился Радзиевский, — потому что я с паном хочу говорить откровенно, как воин с воином, по душе, и клянусь найсвентшим папежем, что в моих словах не будет ни лжи, ни лукавства...
— Этому и без клятвы я верю, — улыбнулся Хмельницкий, — стоит только взглянуть пану полковнику в очи, так по ним, что по книге, можно читать все думки и видеть всю душу.
— Я не знал, что у меня такие болтливые очи, — засмеялся полковник, — а то бы надел окуляры.
— Не болтливые, пане, а не лживые, не такие, как у его княжьей мосци, нашего канцлера, — откровенничал смело Богдан, зная, что Радзиевский недолюбливал Оссолинского за двуличность и стремился сам поближе стать к королю, — у тех-то ничего не прочтешь — мутная слюда, и только! Да он и речью кудрявой завернет так свою думку, что и хвоста ее не поймаешь... Слушаешь, слушаешь, ловишь... вот, кажись, уж в руке... ан зырк — словно вьюн и выскользнул...
— Ха! Захотел пан кого ловить! Его не поймает и киевская ведьма и не разгадает литовский колдун! Я бы даже и не доверился этому хамелеону, да что делать: мало у нас искренно преданных королю и благу ойчизны людей, выбора нет. Я говорю о стоящих у кормила государственного корабля, — Конецпольский дряхлый, умирающий, Любомирский князь, молодой Остророг {118} , ваш Кисель, Казановский {119} , да и обчелся... Ну, из меньшей братии еще найдется.
118
Остророг Николай — коронный подчаший, т.е. замещавший чашника во время его отсутствия. В обязанности чашника входило, в случае приезда короля, позаботиться об его встрече и т.д.
119
Казановский — Очевидно, речь идет об Адаме Казановском, великом коронном маршалке. Магнаты Казановские занимали ряд высоких должностей в Речи Посполитой.
— Эх, — вздохнул горько Богдан, — если б на эту меньшую братию да на простолюд искренно положились, то плюнь мне татарин в усы, коли б не имели такой опоры, такого мура, из-за которого не страшно бы было не то королят, а и самого беса с рогами.
— Я в этом глубоко убежден и стремлюсь убедить короля, чтобы он перестал колебаться и гнуться то туда, то сюда с Оссолинским, как в краковяке.
— Как в око влепил! — оживился Богдан и наполнил кубки. — Только теряется время и доверие преданных людей... Ведь привез же я тогда от иноземных дворов добрые вести {120} . Венеция готова была расстегнуть свои набитые дукатами саквы, лишь бы польский меч рассек чалму турку, — ведь ей без этого все снится кривой ятаган... При венском дворе мне передали, что для короля весьма отрадно усиление власти его зятя, а герцог Мазарини прямо-таки сказал, что деспотия
120
...ведь привез же я тогда от иноземных дворов добрые вести... — О пребывании Б. Хмельницкого в качестве посла короля Владислава IV в Венеции и Австрии исторических сведений нет. О пребывании его во Франции (см. прим. 115).
— Нет, уже, кажется, ждать придется недолго: король и прежде был персуадован [101] , а в последнее время переписка с Мазарини убедила его окончательно в двух вещах: первое, что усиление своеволия сейма и liberum veto [102] влекут государство к полной руине, а второе, что только война может взять своевольников в шоры и что к ней, к войне с неверными, доброжелательны почти все иноземные панства.
— Да ведь и я те же вести из-за границы привез, а король еще раньше жаждал войны с Турцией и насчет сеймового гвалту давно был в непокое, — заметил, раскуривая свою люльку, Богдан.
101
Персуадован – уверенный (лат.).
102
Вольно запрещаю (лат.).
— Все это так, да теперь околичности подогнали бичом его осторожность, — сказал Радзиевский, хлебнув сливянки. — Ох, какая роскошь! Нектар!
— Это из угорок, — улыбнулся довольный Богдан, — а вот еще я налью дуливки, пусть пан полковник отведает.
— Не забудем и дуливки, — смаковал он сливянку, почмокивая губами и прищуривая глаза. — Да, так околичности и заставили короля перейти от думок к делу. Вот по этому-то поводу я и приехал.
— Слава тебе, боже, еже благовестителя нам послал! — произнес с набожным чувством Богдан.
— Прежде всего сообщу пану печальную весть, — снял шапку полковник, — королева наша волею божиею отошла в вечность. {121}
— Эта ангельская душа? — поднялся Богдан, глубоко тронутый, и перекрестился. — О, какая потеря!
— Да, незаменимая, — вздохнул Радзиевский. — Она жаждала этой войны с неверными, как спасения своей души: все свое приданое, даже украшения и драгоценности, она пожертвовала королю на наем иноземных войск, она умоляла его поднять права козаков и на них опереться...
121
...королева наша волею божиею отошла в вечность... — Цецилия-Рената, дочь австрийского императора Фердинанда II, на которой женился в 1637 г. Владислав IV, умерла в 1644 г.
— Господи! Упокой ее душу в лоне праведных! — вздохнул глубоко Богдан, поднявши набожно взор. — Я ее два раза видел, — продолжал он растроганным голосом. — Ее королевская милость с такою кроткою доверчивостью спросила меня, будем ли мы защищать ее с королем от всех врагов? И я поклялся... Да, — опустился на ковер Хмельницкий, — видно, уже такова наша доля, что все нам доброе до неба прямует, а все лихое — из болота ползет.
— «Бог карае, бог и ласку дае», — заметил Радзиевский и, присунувшись поближе к Хмельницкому, начал говорить ему тихо, оглядываясь по временам из предосторожности. — Король сам хочет и верные люди советуют ему вступить во второй брак: и наследника такому чудному человеку нужно иметь, и заключить новую связь... Намечена принцесса французская, дочь Людовика, а потому и готовится новое посольство в Париж... Может быть, и пан опять поедет — это первое...