Перед бурей
Шрифт:
У саней завязалась борьба; толпа крестьян с вилами и цепями отбивалась от жолнеров. Но скоро некоторые из них повалились, получив сабельные удары. Зато козак и Ахметка действовали так ловко карабелами, стоя на возвышении саней, что два смелейших жолнера, приблизившихся к саням, упали без слов.
Баба-знахарка, соскочивши с саней, юркнула куда-то в толпу. Одна Ганна стояла во весь рост с руками, протянутыми вперед, как бы не замечая окружающей ее опасности. Грудь ее высоко подымалась, глаза не отрывались от колокольни. А атака там усиливалась все больше. Первый жолнер, взобравшийся на колокольню, получил такой
— Собака! — зарычал эконом. — Зажигайте звоницу со всех сторон!
Часть жолнеров с огнивом и с трутом бросилась было к колокольне, но бабы и старики с дрекольями и цепами оттеснили их.
— Слезай, собака! Стрелять буду! — задыхаясь от злобы, кричал эконом.
— Стреляй, пес, — зарычал сверху дьяк, — а от звона не отступлюсь!
Пан эконом поднял пистолет и прицелился. Дьяк стоял неподвижно, ухватившись рукой за язык колокола и заступая собой Оксану.
Пан эконом спустил курок, но в это мгновение Ахметка, прорвавшийся сквозь толпу, наотмашь ударил его кулаком по плечу; вздрогнула у пана рука, пуля взвизгнула и, не попав в дьяка, ударила в колокол... Жалобно зазвучал колокол, и больно задребезжал его тихий, печальный звон.
— Плачет! Плачет! — заплакала навзрыд Оксана.
— Стонет, братцы! Помощи просит! — крикнул кто-то из толпы.
Ганна побледнела еще больше и занемела.
— Все на звоницу! — скомандовал эконом.
Осаждавшие сани бросились к колокольне; со всех четырех сторон поползли на нее вооруженные люди.
Между толпой и осаждавшими завязалась борьба.
Однако, как ни храбро сражались козак и Ахметка, перевес был на стороне жолнеров. Уже двое из них достигли колокольни. Сильны были кулаки дьяка, но против сабель трудно было им устоять. Еще одного удалось ему спихнуть с колокольни, но двое уже подымались наверх. Тогда в одно мгновение вырвал дьяк из-за пояса нож и, схватив одной рукой за язык, поднялся на мускулах, перерезал другой веревку, на которой был подвешен язык, и с этой двухпудовой мащугой бросился на осаждающих сверху. Попятились жолнеры, и один из них упал с раздробленною головой.
— Не подходи! — рычал осатаневший дьяк, размахивая своей двухпудовой гирей. — Всем головы раздроблю!
Снова зарядил пан эконом пистолет, но Ахметка, следивший за ним, подкрался сзади, и удар в этот раз был удачнее. Правда, теплая шапка предохранила череп пана, но он, ошеломленный, опрокинулся в седле; выстрел грянул, и пуля попала лошади в шею... рванулась лошадь и понесла. Тучное тело пана скользнуло и грянулось на землю, но нога осталась в стремени. Как обезумевшая, неслась лошадь вперед, увлекая за собою тело своего господина. Несколько жолнеров бросились перехватить коня, другие же, не заметившие этого происшествия, продолжали осаждать колокольню. Но страшен был теперь дьяк, размахивавший своей гирей, да, к тому же, из деревни подоспело еще несколько козаков.
После недолгой борьбы жолнеры бросились в бегство. Шести из них, уложенных гирей дьяка, уже не было видно нигде.
— Панове
Победившие крестьяне стояли теперь молчаливо и угрюмо, образуя возле саней тесный круг.
— А раненых ко мне во двор всех несите, — продолжала с тем же горячечным волнением Ганна.
Знахарка, заметивши благоприятный исход дела, также вернулась и уже спокойно сидела в санях. Между тем Оксана продолжала все еще жалобно плакать.
— Девочка! Бедная! Снимите ее, принесите сюда! — обратилась Ганна к одному из окружающих; но Ахметка уже предупредил ее желание. Перевязавши наскоро полученную им при сражении рану, он бросился на колокольню.
— Ахметка, Ахметка! — закричала девочка, бросаясь к нему и обвивая его шею красными, замерзшими ручонками.
— Голубка, ты босая! — вскрикнул Ахметка, заметивши ее посиневшие ножки. — Что ты сделала, бедная дытына! Да ведь теперь на тебя пропасница, а то й огневица может напасть! Идем, идем! — говорил он торопливо, беря ее на левую руку и завертывая ножки в полу своего жупана.
— Нельзя, нельзя, Ахметка, — со слезами говорила Оксана, протягивая к колоколу руки. — Мы защищать его должны. Батько сказал, что бог нам поручил его, а они придут и опять стрелять в него будут, а он снова будет стонать и плакать.
— Не бойся, не бойся! — успокоил ее Ахметка. — Теперь они не скоро вернутся. Да мы оставим подле церкви вартовых. В случае чего, они сейчас нам дадут знать.
Осторожно спустился Ахметка со своею ношей по ветхим и скользким от крови ступенькам звоницы и подошел к саням.
— Бедняжечка! — вскрикнула Ганна, забывая совсем свое личное горе при виде бедной девочки: действительно, вид последней был до чрезвычайности жалок. Маленькая, худенькая, она вся дрожала от холода и страха; по лицу ее одна за другой катились слезинки и застывали на промерзших щечках; с головы скатился платочек, и растрепанные волосики разметались кругом. Со страхом прижималась она к Ахметке, повторяя:
— Ахметка, Ахметка, не оставляй меня!
— Бедняжка, бедняжка! — говорила Ганна. — Заверните ее в этот байбарак, положите сюда! Да поедемте скорее: ее надо отогреть, она замерзла совсем.
Оксану завернули в просторную шубу Богдана. Так как у кучера оказалось сильно поврежденным плечо, то один из крестьян сел на козлы, и путешественники шажком двинулись вперед.
Вскоре двор пана Золотаренка наполнился ранеными. Рана у самого пана оказалась весьма ничтожной, но все же он не мог встать с постели. Ганна со знахаркой перебегала от одного раненого к другому: тому давала горячую пищу, тому перевязывала рану. Лицо ее совершенно изменилось и преобразилось; ни тени грусти не было на нем; щеки ее покрыл легкий румянец, глаза горели от прилива энергии и силы, движения были легки, ловки и нежны. Казалось, Ганна не ощущала никакой усталости, и к кому бы она ни подходила, всякий чувствовал облегчение от ее умелой и нежной руки.