Перед бурей
Шрифт:
К нам заграницу "бабушка" еще не заглядывала. С ней уже завязал связь транспортер заграничного Союза, Мендель Розенбаум, и она однажды направила его в г. Минск к бактериологу Григорию Гершуни.
– "Вот кого попробуй привлечь к эсеровству, - сказала она, - дело будет".
Розенбаум съездил в Минск, но первая попытка не дала результатов; осторожный Гершуни держался выжидательно и даже имени его мы от Розенбаума еще не слышали.
Гершуни производил неотразимое впечатление с первого раза и притом на людей совершенно различных и друг на {133} друга непохожих. В одну из своих заграничных поездок Гершуни возвращался домой через Румынию.
Там в Бухаресте, вместе с тем же Розенбаумом,
Поздней осенью 1901 года я вернулся в Берн и на другой день зашел на квартиру Житловского узнать, нет ли от него вестей с предпринятой им поездки по Европе. Жену Житловского я нашел в тревоге. К ней явился из Берлина с рекомендательной запиской от мужа совершенно неизвестный ей господин, требующий адрес Менделя Розенбаума. Адрес этот у австро-русской границы был отправной точкой единственной тонкой нити, связывавшей заграничный Союз с.-р. с Россией по транспорту литературы. И она решила адреса не давать, а лучше вызвать самого Розенбаума в Берн. Воспользовавшись моим приездом, она просила меня пойти познакомиться и лично присмотреться к приезжему, который остановился у члена одной из русских эсеровских организаций.
Приезжий произвел на меня очень своеобразное впечатление. Как-то особенно откинутый назад, покатый купол выпуклого лба, волевые очертания рта, гладко выбритого подбородка, быстрота движений, скупость на слова, при замечательном уменьи слушать и заставить разговориться своего собеседника. Немногие его реплики в разговоре обличали такт и редкое уменье направлять ход беседы.
Рекомендательной карточки, привезенной им от Житловского, для меня было вполне достаточно; да и помимо нее - уж не знаю, что именно, - но преисполняло меня неизъяснимым доверием к новому знакомцу. Что-то мне шептало: "Да, поистине, вот это человек!" Он тем временем круто переменил разговор: "Ну, теперь моя очередь рассказывать, ваша - спрашивать..."
А рассказать ему было что. Когда я уезжал заграницу {134} (в начале 1899 года), с революцией в России было еще тихо. Социал-демократия, правда, уже набиралась сил; то там, то здесь возникали, по петербургскому образцу, местные Союзы борьбы за освобождение рабочего класса; в 1897 году уже был организован еврейский Бунд; в следующем 1898 году произошла первая попытка создания центральной всероссийской с.-д. организации на 1-ом съезде в Минске; но от этой попытки остался лишь "манифест", принадлежавший перу П. Б. Струве; большинство членов съезда было арестовано тотчас по его окончании. Что касается социалистов-революционеров, то мне была известна лишь киевская группа, к которой примыкали кружки по узкой цепочке южных городов, кончая Воронежем, да саратовская группа (А. Аргунова), вскоре почти целиком перебравшаяся в Москву (так. наз. Северный Союз с.-р.).
Приезжий рассказал мне, что южная с.-р. группировка, успешно разрастаясь, имела уже свой первый съезд и даже приняла название "Партии С.-Р.", а московская, ставшая "Северным Союзом", основала печатный журнал "Революционная Россия", с участием видных столичных литераторов В. Мякотина и А. Пешехонова; правда, третий номер журнала, вместе с нелегальной типографией в г. Томске,
провалился: но дубликат предназначенных для него рукописей - здесь, в его распоряжении; номер должен, быстроты
Я без всяких колебаний ответил: не я один, а все, кого {135} я знаю из серьёзных людей в эмиграции, могут только с величайшим энтузиазмом принять привезенные им вести. Во всех давно уже теплилась вера в близость нового всероссийского общественного подъема и нового революционного прилива: его слишком долго и нетерпеливо ждали и, может быть, иные уже устают ждать, а потому подлинное его пришествие, быть может, кой кого даже застанет врасплох. Им будет мало ваших уверений, им будут нужны факты и доказательства. Есть ли они у вас? Приезжий странно усмехнулся.
– "Откуда мне их взять? Это уж придет из России. Пока буду просить о краткосрочном кредите..."
И, немного помолчав, возобновил разговор.
– "Но я привез кое-какие новости, которые будут радостны лично для вас. На долю двух серий ваших в "Русском Богатстве" - о философских корнях русского социологического субъективизма и о различиях индустриально-капиталистической и аграрно-трудовой эволюции - выпал необычайный успех. Ничто молодежью не читается с таким увлечением, как они, ничто не возбуждает столько страстных споров со скептиками. Наша молодежь вдохновляется ими в защите своих позиций против ортодоксально-марксистского - а я еще охотнее сказал бы: вульгарно-марксистского - натиска. Вот, вернусь, все наши будут меня расспрашивать: каковы ваши дальнейшие литературные замыслы?.. Да и жизненные тоже".
Приезжий слушал очень внимательно, спрашивал о подробностях... И вдруг оказалось, что и без меня обо мне всё знает... Но мои планы о возвращении в близком будущем в Россию он раскритиковал жесточайшим образом. "От вас ждут сказал он - работ по выяснению партийных перспектив, партийной программы, стратегии и тактики. Для этого отмеренного вами себе заграницей еще только годичного срока уж никак не хватит. Я должен побывать еще в других заграничных центрах эмиграции, выяснить состав наличных работников, а при следующих свиданиях представить всем проект использования наличных сил, как было бы важнее всего для партии. Подумайте об этом как следует, и припасите ваш окончательный ответ. А Россия от вас не уйдет, только надо, чтобы в ней произошли серьёзные сдвиги, после которых партия сама вызовет вас..."
{136} Оспаривать его доводы было не легко. С тем большим нетерпением я ждал приезда Житловского и Розенбаума, которые могли дать мне всю нужную информацию о приезжем. Но я чувствовал: в моей жизни пришел поворотный момент.
Через день приехал Житловский, а еще через два дня Розенбаум. Встретился он с "Дмитрием" - так звали нашего приезжего - обнялись и расцеловались, как старые друзья. Пошли разговоры о "бабушке", о киевлянах, саратовцах, воронежцах, о какой-то "рабочей партии политического освобождения России"... И, когда гость удалился, Розенбаум рассеял все тревожные сомнения Веры Житловской.