Перед лицом Родины
Шрифт:
— «…Вдруг мать тяжело взметнулась с пола, — читал мальчик, — тотчас снова осела, опрокинулась на спину…ее слепое белое лицо посинело, и, оскалив зубы, как отец, она сказала страшным голосом: «Дверь затворите… Алексея — вон!..»
— Ой, господи, помилуй нас! — перекрестилась Анна Андреевна. — Это, стало быть, у нее роды наступили…
— Не мешай, бабка, — сказал Василий Петрович, — читай, Ванюша.
— «…Оттолкнув меня, — продолжал мальчик, — бабушка бросилась к двери, запричитала:
«Родимые,
— Ну, я же сказала, что роды, — обрадовалась Анна Андреевна. — Так оно и есть…
— Да не мешай же, мать! — снова остановил ее Василий Петрович. Читай, Ванюшка!..
Мальчик не успел еще приняться за чтение, как у ног старухи завязалась ожесточенная возня. Это котенок, наконец, изловчившись, воинственно набросился на заинтриговавший его клубок пряжи и забарахтался с ним по полу.
Все засмеялись.
— Ну и вояка, — сказал Василий Петрович. — Победил все-таки своего врага.
На дворе залаяла собака. Старуха встрепенулась:
— Старик, ты смотрел корову-то? Может, она отелилась? Не на нее ли собака-то брешет.
— А чего ей на нее брехать? — буркнул Василий Петрович. — Ванятка, оденься да пойди глянь, что там во дворе.
Накинув тулупчик, мальчик вышел в чулан. Но тотчас же он вернулся в сопровождении нескольких человек.
Сердце у Василия Петровича екнуло: «Вот оно к чему на душе-то было неспокойно», — подумал он. Однако виду он не подал. Поднявшись, радушно пригласил:
— Проходите, граждане! Проходите!..
Старик успел разглядеть в числе пришедших председателя колхоза Сазона Меркулова и беднячку-активистку тетю Грушу Щеглову. С ними были еще двое незнакомых парней, одетых по-городскому.
— Здорово живете! — как-то кисло поздоровался Сазон.
— Слава богу! — невесело ответил Василий Петрович, чувствуя, как сильно стучит его сердце. — Проходите!..
Все прошли от порога и чинно расселись в переднем углу за столом, словно званые гости.
Белокурый парень, не снимая шапки, наморщив лоб, стараясь скроить на своем прыщеватом лице важность большого человека, раскрыл на столе папку.
— Как фамилия? — сурово спросил он, не взглядывая на хозяина.
— Погоди, — остановил парня Сазон. — Погоди, я сам поговорю с хозяином. Василий Петрович, — ласково заговорил он со стариком, — ты меня знаешь с малых лет. И я тебя знаю добре. Хороший ты человек, Василий Петрович. Правильный. С твоим сыном Прохором мы были друзьяками…
— К чему это ты все, Сазон Миронович, гутаришь?
— А вот к чему, Василий Петрович, — продолжал Сазон. — Ежели я не хотел бы тебе добра, так, может, и не пришел бы к тебе. Хочу помочь тебе выпутаться из беды…
— А
— Ну, товарищ Меркулов, не заговаривай ему зубы, — хмуро проворчал прыщавый парень. — Они у него ведь не болят.
— Замолчь! — взвизгнул озлобленно Сазон. — Молод еще ты, Кавернов, меня учить. Вот поговорю с человеком, а тогда могешь совершать свое дело…
Парень побледнел, но сдержался, промолчал.
— Василий Петрович, — убеждал Сазон. — Пойми, тебе надо еще отвезти только сто двадцать пудов хлеба. Пойми, сто двадцать! Двести ты отвез, отвези и остальные, и все будет хорошо…
— Что ты меня, как девушку красную, уговариваешь?
— Хочу просто упредить тебя, Василий Петрович, а то беду могешь нажить…
— Какую такую беду ты мне накликаешь? — сразу же осатанел от обиды и гнева старик. — Твою мать… — Старик вовремя опомнился. Глянув на побледневшего внука, запнулся. — Знаешь что, Сазон Мироныч, не гневи ты меня. А то, ей-богу, могу тебе в морду дать. Уходи отсель подобру…
— Уйду, Василий Петрович, — как-то смиренно поднялся Сазон. — Не будь на меня в обиде. А там, гляди, твое дело. Моему друзьяку, Прохору Васильевичу, скажи, что я тебя упреждал, а ты меня не послухал.
— Плевать на тебя хотел Прохор, — кипел в гневе старик.
— Ну, прощевай! Не обижайся!
— Товарищ Меркулов, — сказал Кавернов. — Чего же вы уходите? Вы ведь понятой.
— Нет. Некогда мне, — отмахнулся Сазон. — Вон понятая у вас Щеглова.
Хмурым взглядом проводив Сазона, Кавернов строго взглянул на Василий Петровича.
— Значит, хозяин, сдавать хлеб по налогу ты не хочешь?
— Рад бы, — пожал плечами старик, — нечем уплачивать налог. Нету хлеба.
— Это точно, что нет?
— Я, конешное дело, не могу сказать, чтоб совсем его не было. На прокорм до нови есть. Лежит в амбаре.
Разговор этот был тяжелый, не предвещавший ничего хорошего. Анна Андреевна, перебирая иглы, встревоженно поглядывала на городского парня, терзавшего вопросами ее старика. Глаза ее были полны слез.
— А где у тебя хлеб-то, хозяин? — сказал Кавернов.
— Ну, вестимо где, в амбаре, я ж сказал. Где ж ему еще быть?
— Показывай! — сказал Кавернов, вставая. — Пойдем, Федор.
Второй парень, приземистый, нескладный, нехотя оторвался от скамьи.
— Пойдем! — пробасил он.
— Ванюша, — проговорил старик внуку, — пойди, милок, покажи им закрома, нехай взглянут…
Василий Петрович говорил спокойно с достоинством, не повышая голоса, но нижняя губа его мелко вздрагивала.
Когда Кавернов с Федором и Ваней вышли во двор, Василий Петрович укоризненно глянул на понятую Щеглову.