Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
— Как у вас сейчас дела?
Когда я шагаю в одиночестве назад, то чувствую огромное облегчение, и в то же время меня охватывает тревога. Если они угробят Ларсена, то прикажут арестовать всех, кого он рекомендовал в антифашистский актив. Но разве возможна жизнь без риска!
Я чувствую, что меня удостоил доверия человек, который уже много повидал на своем веку.
Я чувствую, что моя жизнь вновь приобретает смысл.
Я намереваюсь еще многому научиться в жизни, и никогда не вешать голову, и не печалиться из-за того, что мне в известной степени приходится
Наверняка она часто думает обо мне. Так же как и я о ней. Но я продолжаю носить рваный голубой пуловер, который был таким красивым, когда она связала его, будучи еще невестой, только потому, что не хочу обидеть преданную душу.
Конечно, я люблю свою жену. Несмотря ни на что.
Но я знаю, что сейчас моя голова забита другим. Тем, о чем Ларсен рассказал мне сегодня.
Я иду вдоль полотна узкоколейки и не могу нарадоваться на свои сапоги. Я радуюсь тому, как приятно пахнет сено на заливных лугах вдоль берега озера. Я радуюсь крестьянину, идущему мне навстречу.
— Здравствуйте! — приветствую я его.
— Здравствуйте! — говорит он в ответ.
Вдоль берега озера по направлению к городу идет девушка. Свои туфли на высоких каблуках она перекинула через плечо. Она наденет эти красивые туфли с блестящими пряжками и высокими каблуками только перед самым входом в город.
Это одна из миллионов русских девушек, которые следят за собой. Она наполовину крестьянка, наполовину горожанка. Девушка с грацией благородной лани.
— Здравствуйте! — говорю я, глядя ей в лицо.
— Здравствуйте! — с достоинством отвечает она. В ее голосе нет ничего вызывающего. Ничего похотливого.
Она произносит это приветствие своим низким грудным голосом совершенно естественно, без всякого жеманства: здравствуйте!
Какие бы прекрасные времена настали на земле, если бы все люди всегда вели себя так же естественно: говорили бы только то, что думают! Не более и не менее того!
Глава 29
Некоторых русских возмущает тот факт, что у Ганса, Карла и меня есть отдельная комната в доме на Евстафьевской улице.
Но мы не собираемся переезжать в лагерь. Об этом не может быть и речи! Тогда уж лучше мы переедем в церковь, если нет другого свободного помещения!
В церковном помещении высотой двадцать метров холодно и пусто, вокруг следы крайней запущенности. Эта церковь находится рядом с лагерем.
— Хорошо, мы останемся здесь! — соглашаемся мы.
Наши три кровати бесследно исчезли, и их невозможно нигде отыскать. Наш книжный шкаф меньше спичечного коробка.
Здесь когда-то стояли верующие, а священники в роскошном одеянии благословляли их. С галереи звучал хор. Здесь сияли иконы в серебряных окладах. Ведь это всемирно известный Троицкий собор!
Но сейчас с высокого алтаря на нас смотрит лишь голая кирпичная кладка. На ней еще остались крюки, на которых когда-то висели
В изданной в Москве «Истории древних времен», которая имеется на немецком языке и в нашей библиотеке для военнопленных, написано: «Наука однозначно доказала, что Бога нет!»
«Религия — опиум для народа!» — так звучит ленинский тезис.
По этой причине, а также из-за того, что попы благословляли телесные наказания, собор был закрыт и осквернен.
Там, где раньше над гробницами лежали большие каменные плиты, сейчас находится яма для проведения смазочных работ при ремонте автомашин. Подземный ход засыпан. Стоит вонь от гниющего мусора и нечистот. В комнате позади ризницы только штукатурка напоминает о былом величии. Это восьмиугольное помещение построено в стиле барокко. В прежние времена здесь размещался рабочий кабинет архиерея.
Вечером мы укладываемся спать в разграбленном храме. Возможно, собору не позволят разрушаться и дальше, думаю я, тщетно пытаясь уснуть.
Местный совет поспешил со сносом большой церкви на центральной площади города. На плане города, который они получили из Москвы, церковь еще стояла. Теперь местные власти Осташкова оказались в затруднительном положении. Товарищи из Москвы вдруг захотели сохранить эту церковь. Но от нее осталась только колокольня с часами!
Когда я думаю о Фермане, который рассказал мне историю Катковой, главного архитектора города, то неожиданно слышу, как в ночном соборе что-то оживает. Совершенно отчетливо в воздухе слышен какой-то шелест. Я не мог ошибиться. Это мне не почудилось. Однако я не могу объяснить причину возникновения этого странного шума.
Ферман действует и в своих интересах. Его бригада так искусно расписала здание театра в Осташкове, что весь город пришел в восторг от немцев, которые выполнили эту работу. И только товарищи местные художники и маляры подали в горсовет жалобу: якобы немцы слишком балуют заказчиков. Но главный архитектор города Каткова человек со вкусом. Кроме того, пленные обходятся дешевле. Я пытаюсь представить себе, как выглядит эта Каткова, но высоко под куполом собора опять раздается странный шелест. Это никак не может быть ветер, проникший сюда со стороны озера, в пучине которого совсем недавно опять бесследно исчезла лодка с восемью румынами на борту.
Это не могут быть и совы, залетевшие в собор через вентиляцию. Четко слышится какое-то проскальзывание, словно кто-то шелестит длинными одеяниями.
Я вспоминаю, как с некоторых пор в лесном лагере пленные увлеклись спиритизмом, используя для своих сеансов какой-нибудь столик. Прежде чем оправиться в путь, какой-нибудь пленный ночью часами сидит в бараке за маленьким столиком. Потея от напряжения, он желает получить ответ от каких-нибудь духов, будет эта поездка удачной или нет.
Даже немецкий врач часто тоже сидит за маленьким столиком, бормоча что-то себе под нос. Иногда даже днем.