Перед заморозками
Шрифт:
Дом был пуст и заколочен. Черепицу кое-где сдуло ветром, одна из водосточных труб оторвалась. Со склона, на котором он стоял, открывался широкий морской простор. Есть в этом доме что-то неприятное, подумала Линда. Это не то место, где отец будет счастлив. Здесь его будут вечно преследовать его демоны. Но что это за демоны? Она тут же начала думать, что же гложет отца более всего. Мысленно она расставила все по порядку. Недостатки — одиночество, лишний вес, скованность в суставах. А что еще? Она исподтишка наблюдала, как отец ходит вокруг и осматривает дом. Ветер медленно, почти задумчиво шевелил высокие кроны буков. Внизу поблескивало море. Линда прищурилась и
— Ты похожа на меня, когда щуришься.
— Только когда щурюсь?
Они пошли дальше. Позади дома валялся полусгнивший кожаный диван. Вдруг между его пружин проскользнула мышка-полевка и исчезла. Отец огляделся и покачал головой:
— Почему мне, собственно, так хочется уехать за город?
— Ты хочешь, чтобы я тебя спросила? Ладно. Почему тебе так хочется уехать за город?
— Потому что я всегда мечтал встать утром, выйти на травку и пописать.
Она весело глядела на него:
— Только поэтому?
— Неужели есть причина весомее? Ну что, поехали?
— Давай еще посмотрим.
На этот раз она осмотрела дом более внимательно, словно бы это она собиралась его купить, а отец был маклером. Она чуть не принюхивалась к дому, как зверек.
— И сколько он стоит?
— Четыреста тысяч.
Она удивленно подняла брови.
— Это правда, — сказал он.
— И у тебя есть эти деньги?
— Нет, конечно. Но в банке обещали дать заем. Мне верят. Полицейский, к тому же всю жизнь я был аккуратен в делах. Вообще говоря, жаль, что дом мне не понравился. Пустое жилище выглядит так же жалко, как и брошенный человек.
Они сели в машину. Линда обратила внимание на придорожный указатель «Взморье Мосбю». Он покосился на нее:
— Хочешь, заскочим?
— Да. Если успеваем.
На парковке стоял одинокий автоприцеп. Киоск был закрыт. На ветхих стульчиках около прицепа сидели мужчина и женщина и разговаривали по-немецки. Между ними стоял столик. Они сосредоточенно играли в карты. Линда и Курт Валландер спустились к воде.
Именно здесь несколько лет назад она посвятила его в свое решение. Она не будет заниматься реставрацией старинной мебели, не особенно верит она и в то, что осуществится ее мечта стать актрисой. Она уже не мечется по всему миру. Давно уже она не видела парня из Кении, учившегося в Лунде на врача, — это была ее самая большая любовь, хотя за последние годы память о ней несколько поблекла. Но он уехал домой в Кению, а она за ним не поехала. И попыталась найти ключ к собственной жизни, присматриваясь к матери, к Моне. Но видела только женщину, вечно бросающую начатое на полдороге. Она хотела родить двоих детей, а родила одного. Она считала, что Курт Валландер будет ее единственной и великой любовью, но развелась с ним, и теперь вышла замуж за какого-то помешанного на гольфе бухгалтера из Мальмё, ушедшего на пенсию по болезни.
Тогда Линда со вновь проснувшимся любопытством стала наблюдать за отцом, следователем, вечно забывавшим встретить ее в аэропорту. Она даже дала ему прозвище: Тот-кто-забывает-что-я-существую. У кого никогда нет на нее времени. Она понимала, что теперь, после смерти деда, никого ближе отца у нее нет. Как будто она подкрутила бинокль и приблизила его к себе… но не слишком близко. Как-то утром, проснувшись, она вдруг поняла, что единственное, чего бы ей по-настоящему хотелось, — быть, как он, полицейским. Целый год она никому об этом не говорила, кроме разве ее тогдашнего любовника, но, постепенно убедив себя, что это и есть ее выбор, она дала любовнику отставку, прилетела
Они спустились к кромке воды. Линда поковыряла ногой след лошадиной подковы. Курт Валландер смотрел на чайку, парившую почти неподвижно над его головой.
— Ну и что? — спросила она. — О чем ты думаешь?
— О чем? О доме?
— О том, что я скоро предстану перед тобой в полицейской форме.
— Даже не могу себе это представить. Скорее всего, я огорчусь.
— Почему?
— Потому что знаю, каково это на самом деле. Мундир — это пустяк. А вот выйди-ка в нем на люди. Все на тебя смотрит. Ты полицейский, ты на виду, ты всегда должна быть готова броситься разнимать любую драку. Я-то знаю, что тебя ждет.
— Я не боюсь.
— А я и не говорю о страхе. Я говорю о том дне, когда ты наденешь форму. Потом тебе ее уже не снять.
Она подумала, что он прав.
— И как ты думаешь, получится у меня?
— В Высшей школе получилось. И здесь получится. Впрочем, ты сама должна ответить на этот вопрос.
Они брели по берегу. Она рассказала, что на днях едет в Стокгольм, на выпускной бал. Потом она и ее товарищи разъедутся по разным углам страны.
— А у нас и бала не было, — сказал он. — Да и образования настоящего я толком не получил. Я и сейчас думаю, чем они тогда, в годы моей юности, руководствовались, отбирая кадры для полиции. Главное, наверное, чтобы парень был поздоровее. Ну и не полный дурак. Но помню, что когда впервые надел форму, пошел пить пиво. Не на улице, понятно. У приятеля в Мальмё.
Он покачал головой. Линда только гадала, веселят его или печалят эти воспоминания.
— Я тогда еще жил с родителями. Папаша чуть с ума не сошел, когда я явился в полицейском мундире.
— Почему он так не хотел, чтобы ты стал полицейским?
— Я понял это только после его смерти. Он меня разыгрывал.
Линда остановилась как вкопанная.
— Разыгрывал?
Он смотрел на нее с улыбкой:
— Мне кажется, он был очень доволен, что я стал полицейским. Но вместо того, чтобы это признать, он поддерживал во мне чувство неуверенности. И, как ты знаешь, это ему удалось.
— Ты шутишь.
— Никто не знал отца лучше, чем я. Уж я-то знаю, что говорю. Папаша был редкостным ерником. Всю жизнь всех разыгрывал. Но другого-то негде взять!
Они пошли к машине. В разрыве облаков появилось солнце, и сразу стало тепло. Немцы-картежники даже голов не подняли… Открывая дверцу, он поглядел на часы.
— Что, домой торопишься? — спросил он.
— Никуда я не тороплюсь. Просто не терпится поскорее начать работать, вот и все. А почему ты спрашиваешь?
— Да дело одно есть. Расскажу в машине. — Они свернули на Треллеборгсвеген, потом к замку Шарлоттенлунд.
— Это и делом-то не назовешь. Но, поскольку это тут рядышком, надо бы заехать.
— Что тут рядышком?
— Замок Маребу. Вернее, озеро Маребу.
Дорога пошла узкая и извилистая. Они ехали медленно, и он так же медленно и с остановками рассказывал ей, что, собственно, произошло. Неужели его письменные отчеты такие же неуклюжие, подумала Линда.