Переезд
Шрифт:
Будучи сама верующей, не ставила ли она своему мужу в упрек то, что он таким не был? Она никогда об этом не говорила, никак не намекала ни на Бога, ни на религию.
Он был уверен, что она, молясь за него, ждет того дня, когда он встанет на правильный путь.
Хоть она и вышла замуж за грешника, но все же добилась, чтобы они венчались в церкви.
– Без этого моя тетка не даст своего согласия, а она моя опекунша.
Бланш в ту пору не было еще и девятнадцати – Ее тетка исправно ходила к первой утренней службе и ежедневно причащалась. Она
– При условии, что это произойдет рано утром и что мы никого не пригласим в церковь, – проворчал тогда отец Эмиля, убежденный атеист.
Свидетельницей у Бланш была подруга ее тетки, а Эмиль попросил быть его свидетелем своего коллегу, после того как убедился, что тот крещеный.
Алена тоже крестили.
– "... избави нас ото зла..."
Отчего он об этом вспоминает-так вот, ни с того, ни с сего, в атмосфере, столь мало благоприятной для такого рода мыслей?
Зло. Добро. Для Бланш все было четко. Она была уверена в себе, и, вероятно, отсюда шло ее душевное спокойствие.
Она не выставляла напоказ своих убеждений. Хотя в доме и имелся бронзовый Христос, но он не висел на стене, а лежал в ящике стола вместе с лентами, катушками, лоскутками, которые могут однажды понадобиться.
Вот только, прежде чем поднести ко рту первый кусок, она слабо шевелила губами, читая про себя молитву.
У него на глазах Ирен, лицом к зрителям, снимает с себя трусики, а за полчаса до этого Эмиль проник в ее плоть.
Со злостью... Как Фарран... Он сделал это не нарочно... Теперь он задается вопросом, откуда у него взялось это внезапное желание уничтожить... Не явилось ли это подражанием? Может, голоса за стеной пробудили в нем инстинкты, о которых он и не подозревал или которые притухли за время долгого совместного проживания с Бланш?
– Ваше здоровье! Осушите свой бокал, пока шампанское холодное... – И поскольку вновь зажигаются лампы, бармен добавляет: – Сейчас она придет.
Эта история про хозяйку, угощающую новых клиентов шампанским, вранье. Это как если бы агентство «Барийон» оплачивало пребывание в Ницце всем, кто обращается в фирму в первый раз.
Они считают его простачком, почти не удосуживаясь скрывать свою игру.
Чего они от него ждут?
– Чинь-чинь!
Он залпом осушил свой бокал. Ему было необходимо помочиться. Дадут ли они ему выйти из бара? Он соскользнул со своего табурета – на миг у него закружилась голова – и двинулся к небольшой двери, возле которой совсем недавно стоял Фарран. На ней можно было прочесть «Туалеты». Наверное, они следят за ним взглядом, проверяют, не пошел ли он в другое место.
По дороге он задел стул, на котором сидела темноволосая женщина.
– Прошу простить.
Простить за что? За что тут можно просить прощения? Все дозволено, даже раздеваться догола!
Он посмеивается. Они думают, что уже справились с ним, но он не глупее их. Фаррана беспокоит все то, что он нарассказывал своей жене в предыдущие
Как он обнаружил, что Эмиль это слышал?
Все просто, черт возьми! Если перегородка была так тонка, что пропускала все звуки в одном направлении, то она неизбежно пропускала их и в обратном направлении.
Так что Фарран, или его жена, или оба они вместе слышали его и Бланш, как они разговаривали у себя в спальне.
Их речи, должно быть, казались наивными, смешными.
– Жан, ты представляешь себе?
Поскольку Фаррана звали Жаном – он это помнил, он все помнил, у него была необыкновенная память, г-н Арман даже несколько раз поздравил его с этим.
– Да... – должно быть, проронил озабоченный Жан.
– А если они слышали то, что я рассказываю, когда мы занимаемся любовью?..
Ее это забавляло. Не исключено, что она так же бы вела себя и кричала, если бы перегородки и вовсе не существовало. Кто знает? Может, это возбудило бы ее еще больше.
В уборной он разглядывает себя в зеркале, и ему кажется, что у него перекошенное лицо, незнакомый взгляд, саркастическое выражение.
Он тщательно вымыл руки – как будто этот жест имел огромное значение, вытерев их о полотенце со сшитыми концами, в котором нашел относительно сухой кусок.
Продолжая стоять перед зеркалом, он закурил сигарету.
Неправда, что он боится. Он способен оказать им сопротивление. Несмотря на то, что произошло у него с Ирен, он честный человек и у него чистая совесть. С шампанским или без оного, но им не заставить его говорить то, чего он не хочет.
Разве он сейчас не спускает за одну ночь такую сумму денег, на которую можно было бы купить Алену его мопед, и даже не один, а два?
Это его право, а что, нет? Ведь у каждого есть право раз в жизни сделать что-то особенное, что позволило бы ему выйти за рамки обычной рутины, разве не так?
Он всегда очень много работал. Этого никто не может отрицать. И если он добился своего нынешнего положения, то сделал это благодаря собственной энергичности, вечерним курсам, своему самоотречению.
Вот именно, своему самоотречению! Он не был святым. Как и у всех, у него бывали моменты искушения, и он прекрасно знал, когда женился на Бланш, что ее нельзя назвать хорошенькой женщиной.
Он предвидел также, что она очень скоро подурнеет и что не доставит ему некоторых наслаждений-каких именно, он предпочитал не уточнять, но о которых каждому случается мечтать.
Кто-то вошел, когда Жовис как бы беседовал сам с собой перед зеркалом, и он вышел из туалета, вновь окунулся в тепло, музыку, туман, из которого внезапно показывались розовые головы и цветные пятна женских платьев.
Где Фарран? Встревожен ли он его долгим отсутствием?
Эта мысль вызывает у него улыбку. Это он – Жовис – держит того, другого. К примеру, стоит ему лишь спросить у него:
– Да, кстати, а где Малыш Луи?
Ведь из-за перегородки прослушивались не одни только истеричные приступы. Не нужно забывать и о машинах.