Перегрин
Шрифт:
81
Гай Марий, конечно, гоняет своих легионеров до седьмого пота, но и награждает щедро. Он взял себе десятую часть добычи и только потому, что собирается построить в Риме храм Чести и Доблести. Остальное было отдано легионерам. Более того, сотни отличившихся были награждены. Фалеры и торквесы с имулами консул раздавал легионерам, можно сказать, пригоршнями. Отличившиеся центурионы получили «Золотой венец». Первым центурионам дал в придачу Хаста пура (Серебряное копье) — маленькое серебряное копье без наконечника. Трибуны с узкой полосой (из сословия всадников), к которым был отнесен и я, получили еще и «Вексиллум» — маленький штандарт на серебряном поле. Трибуны с широкой полосой (сенаторы) — по два таких комплекта. Преторы и легаты легионов — по три. Само собой, среди награжденных почти не было представителей бывших легионов
К этим наградам я отнесся спокойнее, чем к предыдущим. Они ничего не меняли в моей жизни. Я богат и знатен и без этих побрякушек. Сильнее порадовало то, что Гай Марий больше не упоминал о золоте Толозы. Ведь победили, в том числе, и благодаря моему отряду, а может быть — чего скромничать! — именно благодаря ему. Да и захваченные нами трофеи были дороже прошлогодних. Одних только рабов на каждого моего воина вышло по восемь человек, а мне досталось на целую деревню. К тому же, в лагере мы нашли что-то типа общака кимвров — одиннадцать сундуков с серебром, которое разделили между собой, позабыв о Гае Марии. Для своих воинов я и вовсе стал главным человеком на всем Пиренейском полуострове. Подозреваю, что, если бы захотел и объявил себя правителем Иберии, меня бы поддержали безоговорочно. Только вот я помнил судьбу Ганнибала Барки. Да и в учебниках истории ничего не попадалось о независимом государстве на Пиренейском полуострове в период расцвета Римской республики. Так что поживем в тени крыльев римского орла, пока он не вздумает нас клюнуть.
Обе римские армии разошлись в разные стороны без своих главнокомандующих. Легионы Квинта Лутация Катула переместились на северо-восток, в свои старые каструмы, оставленные под натиском кимвров, которые, как и тевтоны, буквально испарились. Если попадался в этих краях германец, то был из какого-нибудь другого племени, обязательно враждебного кимврам. Легионы Гая Мария потопали в Провинцию, чтобы защищать ее. Сомневаюсь, что в ближайшие годы будет от кого. И германцев, и галлов, и других племен, желающих переселиться в теплые края на плодородные земли, конечно, много, но все они увидели на примере тевтонов и кимвров, чем заканчиваются такие вторжения. Не думаю, что в ближайшие лет двадцать-тридцать найдутся желающие удобрить собой чужие земли. Лучше уж спокойно пахать землю в своей забытой богом холодной глухомани. Должно вырасти поколение, для которого рассказы о разбитых германцах будут казаться небылицами, придуманными стариками, чтобы оправдать свою трусость.
Оба римских главнокомандующих вместе с пленными германским вождями и другими ценными трофеями отправились в Рим. Их ждал совместный триумф. Зная о пассивной роли в сражении Квинта Лутация Катула, триумф предложили одному Гаю Марию, но тот по каким-то причинам отказался. Что-то связывало его с поэтом, несмотря на то, что относился к нему с плохо скрываемым презрением.
Меня их отношения не интересовали, как и триумф. Тащиться Рим и потом обратно с нашим огромным обозом было неразумно, даже с учетом того, что в столице могли с большей выгодой продать наши трофеи, если бы захотели. Мы отправились домой, пройдя часть пути вместе с легионами, которые отослали в Провинцию. Точнее, обгоняли их на два дня, чтобы легче было достать провиант для себя и рабов. После прохода легионов, как и после пролета саранчи, не оставалось ничего съедобного.
82
Все войны из-за баб: то их не поделят; то жена так выест мозг, что муж готов пасть на поле боя, лишь бы избавиться от сладких семейных уз; то ей захочется новое корыто, и чтобы стояло на берегу теплого моря… Одна радость — женщины часто сражаются друг с другом, давая мужчинам передохнуть.
У меня дома именно такая война и происходила, причем я застал кульминацию. Если бы ни мое вмешательство, одна из сторон пала бы на поле брани, потому что бранились мои жены, как рыночные торговки. За время моего отсутствия Ирма родила сына и решила, что у нее теперь не меньше прав, чем у Элисии — и пошло по нарастающей. Первое, что я сделал — признал сына, дав ему имя Юлий в честь самого известного римлянина, пока, вроде бы, не родившегося, а второе — переселил Ирму с ребенком в имение, специально построенной для нее и расположенное километрах в десяти от моей основной базы. Как следствие из второго, стал жить на два дома. Когда одна жена начинала доставать, садился на коня и ехал к другой. Там меня встречали, как самого желанного человека на
В Средиземноморье наступило затишье, если не считать восстание рабов на Сицилии, которое подавил второй консул Маний Аквилий, благодаря чему купцы привозили в Кадис полные галеры рабов. Их всех быстро раскупали мои бывшие подчиненные, которым нужны были рабочие руки на прикупленные земли. Они все теперь богатые фермеры. Была еще какая-то возня в Египте, но это было так далеко от нас, что в расчет не принималась. От скуки я опять занялся сельским хозяйством, расчищая и возделывая «ничейные» земли, превращая их в поля, виноградники, сады, пастбища и сенокосы. Чиновник из городской управы за небольшую мзду помогал мне оформить их в собственность. Мне даже пришла в голову мысль, что взятка — самый эффективный инструмент прогресса и цивилизации.
На следующий год Гая Мария избрали консулом в шестой раз. Поскольку германской угрозы больше не существовало, избрание можно считать проявлением переменчивой народной любви на почве признания былых заслуг. Потом любовь пошла на убыль, и на следующий год консулами стали Марк Антоний Оратор и Авл Постумий Альбин. Победителя германцев, по слухам, отправили в Малую Азию на переговоры с понтийским царем Митридатом, который сейчас усиленно мутил воду в тех краях.
На третий год сельское хозяйство надоело мне до чертиков, и начал строить в Гадесе шхуну. Собирался сделать джекас, но пришлось бы обучать матросов для работы на марсе, поэтому ограничился брифоком — съемным прямым парусом — на случай плавания или штормования по ветру. Корабелов, способных построить хотя бы примитивное «круглое» судно, в городе не было, только специалисты по галерам, поэтому приходилось руководить самому, объяснять всё и постоянно колотить тем, что под руку попадется, по бестолковым головам, чтобы в них наконец-то проникли мои светлые мысли. Уверен, что, благодаря полученным от меня знаниям, и появятся в этих краях бригантины.
К середине лета была готова шхуна водоизмещением тонн на сто двадцать. К удивлению аборигенов, она не утонула сразу же, как только была спущена на воду, и даже показала себя довольным резвым бегуном, разгоняясь в балласте при попутном ветре узлов до четырнадцати — неслыханная скорость для галер, не говоря уже про нынешние «круглые» суда. Поскольку гонять ее на Рим было невыгодно из-за трудностей выхода по Гибралтару из Средиземного моря в Атлантический океан, чему мешали сильное встречное течение и частые ветры западных румбов, решил использовать сильные стороны шхуны и смотаться на остров Британия, посмотреть, что там сейчас творится, и заодно нагрузиться оловом, которое все еще стратегическое сырье.
В помощники взял кормчего с галеры, карфагенянина по имени Карталон. Он бывал на острове, знал нужный порт и запросы и обычаи аборигенов. Согласился перейти на мое судно только после того, как пообещал ему в полтора раза больше, чем карфагенянин получал на галере. Шхуна не внушала ему доверие. С матросами было легче, когда объяснил, что грести не надо, а получать будут, как гребцы — самые высокооплачиваемые из рядовых членов экипажа на торговой галере. Для защиты набрал городских лучников и несколько копейщиков из тех, кому не удалось отправиться со мной воевать с германцами. Те, кому удалось, теперь могли лежать на клинии и поплевывать в потолок, пока другие горбатятся на их полях или в их мастерских.
По совету Карталона нагрузился вином, оливковым маслом, дорогими тканями, расписными амфорами, оружием из железа и доспехами из бронзы, хотя продавать военные товары дикарям не принято, потому что могут, благодаря этим покупкам, тебя же и ограбить. Поскольку нападают пока только на суда, ходящие возле берега, а я буду держаться подальше от суши, подобная мрачная перспектива не пугала меня.
Как не испугала и высокая волна в день, когда наметил отплытие. Шхуна вела себя великолепно, не сильно заныривала в волну носом и плавно кренилась в борта на борт. До мыса Сан-Висенти северный ветер позволял нам идти курсом галфвинд. Потом пошли галсами: ночью на запад, в открытый океан, а днем — к берегу, медленно и уверенно продвигаясь на север. Даже возле берега океан пустынен, когда-никогда видели рыбацкую лодку. Если бы рассказал Карталону, что через какие-то там тысячи две лет здесь судоходство будет таким интенсивным, словно на дороге возле Гадеса в базарный день, карфагенянин решил бы, наверное, что я чокнулся. Возле мыса Финистерре поймали западный ветер и опять в полветра понеслись в сторону Британии.