Перегрузка
Шрифт:
— Приходи снова, и поскорей.
Слоуны и Ним спустились на лифте, все трое хранили молчание, каждый был занят своими мыслями. Потом Генриетта тихо произнесла:
— Мы стараемся сделать все, что можем, для Карен. Но иногда хочется сделать больше.
Утомление и усталость, которые Ним заметил раньше, скорее даже чувство потери, опять появились в ее глазах.
Он тихо сказал:
— Я не думаю, что Карен так считает. Из того, что она мне рассказала, я понял, как высоко она ценит вашу поддержку и все, что вы для нее сделали.
Генриетта решительно покачала головой,
— Что бы мы ни делали, это лишь самое малое из того, что мы можем. Но все равно это вряд ли восполняет Карен ее потерю.
Лютер нежно положил руку на плечо жены.
— Дорогая, мы уже столько раз возвращались к этому. Не кори себя. Это ничего не изменит, а только ранит тебя. Она резко повернулась к нему:
— Ты ведь думаешь точно так же. Ты знаешь это. Лютер вздохнул и вдруг спросил у Нима:
— Карен говорила вам, что она подхватила полиомиелит? Ним кивнул:
— Да.
— Она рассказывала вам как, почему?
— Нет. То есть не все.
— Она обычно не рассказывает, — подтвердила Генриетта. Они спустились на первый этаж и, выйдя из лифта, остановились в маленьком пустынном вестибюле. Генриетта Слоун продолжила:
— Карен было пятнадцать, она еще училась в средней школе. Она была круглая отличница: участвовала в школьных атлетических соревнованиях. Все впереди казалось таким светлым.
— Моя жена хочет сказать, — объяснил Лютер, — что в то лето мы, то есть мы оба, решили съездить в Европу. С нами поехали и другие лютеране — своеобразное религиозное паломничество к святым местам. Мы договорились, что, пока мы в отъезде, Карен отправится в летний лагерь. Мы полагали, что ей будет полезно провести какое-то время в сельской местности, и к тому же два года назад в этом лагере побывала наша дочь Синтия.
— На самом-то деле, — сказала Генриетта, — мы больше думали о себе, чем о Карен.
Муж продолжал, как будто его и не прерывали:
— Но Карен не хотела ехать в лагерь. У нее был приятель, который не уезжал из города. И Карен хотела остаться на лето дома, чтобы быть рядом с ним. Синтия уже уехала, так что Карен была одна.
— Карен спорила с нами, — сказала Генриетта. — Она говорила, что вполне может остаться одна, а что касается приятеля, то мы можем ей верить. Она даже рассказала о каком-то предчувствии, что, если она уедет, как того хотим мы, случится что-то плохое. Я навсегда запомнила это.
По собственному опыту Ним знал, как это происходило:
Слоуны — еще молодые родители, Карен только что вышла из детского возраста, желания их, конечно, сталкиваются.
— И наступила развязка — семейная сцена. — Лютер заторопился закончить рассказ. — Мы оба заняли одну сторону, а Карен другую. Мы настаивали на том, чтобы она поехала в лагерь, что она в конце концов и сделала. Пока она находилась там, а мы в Европе, произошла вспышка полиомиелита. И Карен стала одной из ее жертв.
— Если бы только она осталась дома, — начала Генриетта, — как того хотела… Муж прервал ее:
— Хватит! Уверен, мистер Голдман все себе представляет.
— Да, — тихо сказал Ним, — думаю, что представляю. — Он вспомнил
Теперь он лучше понимал значение этих слов. Затем, считая, что нужно что-то сказать, но не зная что, он добавил:
— Не понимаю, почему вы должны корить себя за обстоятельства…
Взгляд Лютера и слова “пожалуйста, мистер Голдман” заставили его замолчать. Он осознал то, что чувствовал до этого скорее инстинктивно: больше говорить не о чем; все аргументы уже приводились и отбрасывались. Просто нет способа, да никогда и не было, который заставил бы этих двоих людей освободиться даже от малой части той ноши, которую они несли.
— Генриетта права, — сказал Лютер. — Я думаю так же, как и она. Мы оба унесем свою вину в могилу.
Его жена добавила:
— Теперь-то вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю: что бы мы ни делали, включая работу, чтобы купить Карен фургончик, все это на самом деле ничего не значит.
— Не правда, — сказал Ним. — Правда в том, что лучше делать ничтожно мало, чем не делать ничего.
Они вышли на улицу. Машина Нима стояла в нескольких ярдах от них.
— Спасибо, что рассказали мне, — сказал он. — Я постараюсь что-нибудь сделать насчет фургона и как можно быстрее.
Как и ожидал Ним, через два дня от Карен пришли новые стихи.
Когда ты был молодым,Ты бегал по тротуарам?Перепрыгивал через трещины?А много позжеВ мыслях лишь сидел верхомНа визирной линииИ, держась за канаты,Дрожал от страха,Что навлечешь на себяУжас падения?“Беду” — я сказала?Неверное слово!Ведь есть и другие падения и наказания,Не обязательно катастрофические,Но щедрые наРадость и славу.Влюбляться — одна из них.Но мудрость гласит:Падение есть падение,И потом следуют обида и боль,Не сразу, но их не обманешь.Чушь и вздор!Наплевать на мудрость!Ура сумасшедшим мостовым, —Канатам и визирным линиям!Кто хочет быть мудрым?Только не я,А ты?