Перехитрить лисицу

Ник Ханна

…Вероятно, сейчас в ее взгляде тоже что-то вспыхнуло. Испытываемые ею чувства отразились на ее лице. Ибо Ручьёв (определенно неосознанно) так сильно стиснул ее пальцы, что ей стало больно.

– Останься, – сейчас его голос звучал глухо, с хрипотцой. Он и не пытался скрыть волнения, – Останься, на стоянке – мой "Фольксваген". Этот пацан, – небрежный кивок в сторону Савельева, с легким беспокойством посматривавшего в их сторону, – Ничего сделать не сможет, а если твой иезуит вышвырнет его с работы, я охотно возьму его к себе. Аня… – он взял ее за плечи, притянул ближе, –

Это же шанс, наш с тобой шанс, Аня!

"Но мы же сможем видеться? Даже если твой муж вышвырнет меня с работы, мы…"

…Она встряхнула головой, словно отгоняя морок. И мягко высвободилась из объятий Ручьёва.

По обыкновению чуть насмешливо улыбнулась (истинные чувства она выкажет наедине с собой… и только).

– Что это с тобой, "Ржевский"? Мы ведь расстаемся не насовсем… или тебе приснилось, что лайнер потерпел крушение? Так я скажу – сны обычно сбываются с точностью до наоборот.

– Да, конечно, – он отступил на шаг. И опять (что поделаешь? Женщина не может остаться равнодушной к сильным проявлениям чувств, особенно, если эти чувства касаются ее), сердце у нее сжалось при виде откровенного разочарования на его лице и горечи во взгляде. – Да я, собственно… – он неосознанно провел ладонью по глазам и откровенно вымученно улыбнулся.

Желание остаться с ним – безрассудное, импульсивное, – проявилось в ней с прежней силой.

…Черт знает, каких глупостей она могла наделать, если б не оклик Савельева, тактично не решавшегося приблизиться к любовникам (по крайней мере, ближе, чем на пару метров).

– Объявлена посадка, Анна Валентиновна…

– Да, конечно, – она наконец вспомнила о том, что собиралась сделать напоследок. Открыла сумочку, извлекла из нее футляр. Опять заставила себя улыбнуться, достала из футляра золотую цепочку в виде изящной змейки (эта цепочка уместно смотрелась бы как на женщине, так и на молодом мужчине), и развернув правую руку "Ржевского" ладонью вверх, опустила на нее украшение.

– Зарецкий упрекнул меня в том, что я питаю слабость к легкомысленным нравам французского дворянства семнадцатого века, как их описывал Дюма, но в них была своя прелесть, верно? Тогда мужчины не считали зазорным принимать от своих женщин ювелирные украшения… просто на память.

Во взгляде Ручьёва опять что-то блеснуло, и на секунду Анна понадеялась, что он против ее воли совершит какое-нибудь безрассудство… но увы. Французские дворяне, может, и похищали возлюбленных, сажая их впереди себя на андалузских скакунов…

у Ручьёва был только "Фольксваген". До которого еще следовало добежать.

…Никакой глупости он не совершил. Молча взял подаренную цепочку и молча же поцеловал руку, которая ему эту цепочку поднесла.

Анна попыталась – по обыкновению нежно, – коснуться его щеки… Ручьёв почти с ужасом отшатнулся.

–Нет, – голос его снова звучал хрипло, – Не нужно. Иначе… я просто за себя не ручаюсь.

– Анна Ва… – опять услышала она за спиной негромкий, но настойчивый голос Савельева.

– Иди к черту, – она мазнула по его физиономии ледяным взглядом и опять повернулась к Ручьёву. Ей хотелось запомнить его

таким – способным своей любовью пробудить в ней ответное чувство. Ей хотелось сохранить в себе эту любовь. Ей это здорово помогло бы – в ближайший год без Ручьёва.

Он глубоко вздохнул и улыбнулся почти безмятежно (и совсем чуть-чуть неестественно).

– Есть какие-нибудь пожелания напоследок, просьбы?

Она уже собралась ответить, что нет, но вспомнила об одной (весьма щекотливой) проблеме.

– Есть… но ты вовсе не обязан этого делать.

На мгновение словно тень набежала на его лицо, впрочем в следующую секунду оно прояснилось.

– И все-таки?

– Помнишь дачу моего папы в Луговке?

– Конечно, – кивнул он.

– И знаешь, как я не хочу ее продавать, хоть толку с нее никакого…

– Я понимаю, – очень мягко сказал Ручьёв, опять беря ее за обе руки (но уже не сжимая. Скорее благоговейно).

– Ты бы съездил туда… на досуге, – она ощутила, как потеплели щеки (догадывался ли Ручьёв о том, с кем она регулярно бывала в Луговке этой весной?), – Знаешь ведь, в бесхозном доме могут обосноваться бродяги, подростки, словом – всякая шваль…

– Я съезжу и прослежу, чтобы шваль там не поселилась, – спокойно сказал Ручьёв.

– Ключ от дома найдешь под третьей ступенькой крыльца, – он снова кивнул, – Вроде все, – очередная улыбка (чтобы не расплакаться), – Не считая того, что я совсем не хочу, чтобы ты подыскивал мне замену.

– Это и нереально, – ответил Ручьёв без улыбки.

– Тогда… – привстав на цыпочки (ввиду его высокого роста), она очень нежно (правда, коротко) поцеловала Ручьёв в уголок его твердого рта, быстро отстранилась, отвернулась и уже не оглядываясь, направилась к стойке для регистрации пассажиров рейса №__, отбывающего в Швейцарию.

Следом, с явным облегчением на лице, шел Савельев. Шеф, инструктируя его утром, предупредил, что в аэропорту могут быть "эксцессы" и пообещал, что в случае возникновения подобного "эксцесса" (то бишь, отказа его супруги лететь в Берн), он вышвырнет его с работы без выходного пособия и без рекомендаций.

А высокооплачиваемой работой у президента "Мега-банка" Савельев дорожил, как и любой здравомыслящий человек.

* * *

…Проводив долгим взглядом взмывший в небо лайнер, пока тот не превратился в едва различимую точку на горизонте, Ручьёв медленно направился к своему "Фольксвагену". Сидящему за рулем Ивушкину (бессменному адъютанту) сухо скомандовал: "Выходи", а когда тот повиновался, протянул ему купюру: "В агентство вернешься на такси".

Ивушкин слегка покраснел, но от денег отказываться не стал.

Ручьёв сел на место водителя, захлопнул дверцу. Машинально сунул руку в карман за сигаретами и нащупал там цепочку.

Достал, полюбовался изящной "змейкой". Невольно улыбнулся, вспомнив слова Анны о нравах французских дворян семнадцатого века.

При чем тут век, Франция, дворяне?

Во все времена и в любых странах есть вещи, не меняющиеся. Если ты действительно любишь.

Да. Если любишь.