Перехлестье
Шрифт:
Жрица невидящими глазами посмотрела в потолок.
– Но мы нашли способ дозваться ее. И ты нам поможешь. Последняя наследница лантей. Единственная, оставшаяся в живых носительница божественной крови, не тронутая мужчиной и не ушедшая от мира.
И тут же Матерь Дев склонилась к Зарии и заговорила певуче и ласково:
– Ты ведь нам поможешь? Поможешь богине?
Зария опешила, испуганная столь резкой переменой и оттого не понимая, что от нее хотят.
– Я стара. Слишком стара и резка, дитя. Мой муж не дал мне ребенка – ни дочери, ни сына. Он бросил меня. Ушел, обвинив в бесплодности. Каждая
– Нет, что вы… – прошептала Зария. – Вы не…
– Помоги нам достучаться до великой богини. Она молчит почти год. Только ты сможешь сделать так, чтобы она услышала и спустилась к нам, своим чадам.
– Но как? – Девушка даже не шептала – беззвучно, одними губами, произносила слова, сгибаясь под невидимой тяжестью.
– Одно служение в храме. Всего одно служение, дитя. И мы сможем добиться того, что она нас услышит.
«Ни на что не соглашайся, не делай ничего!»
Как отказать? Да и зачем? Они несчастны, и им нужна помощь. Хоть какая-то надежда. А от нее и требуется-то всего одна служба. И здесь – в этом странном месте – от нее действительно ждут поддержки. Отсюда, из этих стен, вышла ее мать. Здесь всегда жили дочери богини любви. Одно служение…
– Я согласна, – склонившись перед жрицей, прошептала последняя наследница лантей.
А белая женщина думала, глядя на склоненную макушку, о глупости и невежестве молодой дурочки, все еще надеющейся на любовь. Что ж, как бы то ни было, никто, кроме нее, не достучится до великой богини. И молитва, произнесенная страдающей скиталицей, дойдет до той обязательно. Какая мать не услышит плач своего ребенка? Да, права была Анара – наивность и доверчивость этой девушки превосходит все мыслимые пределы.
О безусловной пользе зла и вреде добра
Когда Василиса открыла глаза, первое, что пришло ей на ум, было… то, что никак нельзя озвучивать в обществе приличных людей. Однако приличных людей вокруг не оказалось, поэтому девушка громко и от души излила душу окружающему ее камню.
За время сна она совсем закоченела, даже шкура и та не спасла, ноги были ледяными, шея без подушки затекла, левый висок дергало – именно в этом месте под головой оказался маленький острый камушек… Хотелось есть и пить. Причем чего-нибудь горячего. Хотелось теплую ванну или хотя бы душ, хотелось шерстяные носки, шапку-ушанку, тулуп, ватные штаны, компас, фонарик и пистолет. О-о-о… Пистолет особенно.
Но увы. Пришлось кое-как подниматься на затекшие, окоченевшие ноги, разминать сведенную шею, тереть глаза ледяными руками и урчать животом. Да что же это такое! Все нормальные попаданки – люди как люди, у них и балы, и кареты, и корсеты, и рыцари, и сверхспособности, и драгоценности, и поклонники. А у Васи все как всегда – лишний вес, полный раздрай в личной жизни, неопределенное будущее и неудобства разной степени тяжести. Чтоб этого Маркуса приподняло и шлепнуло!
И в какую сторону теперь идти? Если во сне она не перевернулась, что очень может быть, то идти надо назад. Только… где это назад? Нет, направление вперед и назад Василиса могла отличить, но, проснувшись,
Тьфу.
Что делать, если не знаешь, куда идти? Искать ориентиры. И снова, как тогда в лесу, – ни мха на деревьях, ни солнца, ни севера-юга. Оставалось только одно – настраиваться на осязание. И вот искательница приключений отправилась вперед, полагаясь на единственный доступный в ее ситуации ориентир: холод.
Она прекрасно помнила, что в самом начале пути, когда Фирт только завел ее в подземелье, там было тепло. Соответственно, если хочешь выйти, надо идти туда, где теплее. Такая простая и бесхитростная, как сама Василиса, логика тем не менее принесла плоды – девушка уже несколько раз возвращалась из ледяных коридоров, меняла направление и – о чудо! – чувствовала, как постепенно воздух становится не таким стылым.
Вот только как ни теплело вокруг, а ничего похожего на ранее пройденные коридоры не появлялось. Лиска брела извилистыми путаными ходами. Постепенно неровные каменные стены стали более рыхлыми, потом взялись расслаиваться, как пирожное «Зебра» в разрезе. Приглядевшись, девушка поняла, что камень уступил место земле. Василиса чувствовала себя кротом, ползущим сквозь толщи почвы, где песок прослаивался полосками глины, глина – черноземом и еще чем-то, чему путница не знала названия. Это «что-то» – неровные узкие полоски неизвестной породы – переливчато мерцало, и в коридорах сделалось почти светло.
Сколько она шла? Час, два? Время в этих бесконечных подземельях будто бы перестало существовать, мысли путались. Иногда усталой страннице казалось, что будто бы она слышит какие-то голоса издалека. Едва различимые, они говорили о ней. Но доносились лишь обрывки фраз.
«Пропала девушка, двадцать пять лет, пошла в туалет…»
Так похоже на Юркин голос…
«Особые приметы – татуировки на запястьях обеих рук…»
«Как пропала? Пропала – найдется. А то я ее не знаю!»
Мама?
«Заренка…»
Йен. Йен!
«Только беда от этих баб! Сначала одна ушла неведомо куда, потом…»
Багой.
«Найдите девушку!!! Я требую, чтобы вы нашли…»
Голоса путались, переплетались, казалось, они звучат одновременно везде и нигде. Словно бы искривленные пространства переплелись, как радиоволны, и теперь сквозь помехи до Василисы доносились сигналы разных станций – нечеткие, перекрываемые белым шумом.
Девушка прислушивалась, силилась настроиться на речь хотя бы кого-то одного из говоривших, но ничего не получалось. Стоило ей сосредоточиться, как «помехи» делались сильнее, голоса сплетались, и в голове звучал только непрерывный гул.
«Придите, кто-нибудь, придите… Кто-нибудь, придите… Ко мне…»
Этот незнакомый голос прорвался сквозь шум и помехи, гремящие в Васиной голове.
«Придите, кто-нибудь… Я не могу… Я больше не могу…»
Может быть, потому, что Василиса не знала говорившего, а может, потому, что говорил он не о ней, не о ней печалился и переживал, или потому, что его просьба была полна бессвязной муки, но этот голос единственный оказался различим среди десятков других. Так говорят мечущиеся в бреду, умирающие и потерявшие надежду.