Переход Суворова через Гималаи. Чудо-богатыри попаданца
Шрифт:
— Ворюга ты известный, Данилыч, так что помалкивай, а не то моей дубинки отведаешь!
— Так его императорское величество поклеп на меня соизволил возводить, мин херц! Какие три бюджета?
Округлившимися, прямо-таки честными глазами бывший сын конюха, в одночасье ставший светлейшим князем, посмотрел на своего обличителя, который встретил взгляд с насмешливой улыбкой. И тот, странное дело, смутился, стал притоптывать ботфортом, в задумчивости
— Нет, батюшка-государь, три бюджета чересчур много! Один, ну полтора от силы… Никак не больше!
— Молчи уж, дурень вороватый, потому-то здесь ты и мучаешься, дай я с тобой…
Петр Алексеевич тяжело вздохнул, его нескладная фигура сгорбилась, будто на узкие, но отнюдь не слабые плечи взвалили нешуточную, неподъемную для обычного мужнины тяжесть.
«Ах, вон оно что!»
Догадка пронзила Петра, и ему стало жалко этого большого и нескладного человека.
«Да, правильно у Экклезиаста сказано — время разбрасывать камни, время собирать камни…»
— Зубы-то болят, внук?
Вопрос ошарашил Петра, и он машинально провел сухим языком по еще крепкому, несмотря на возраст, «частоколу».
— Да вроде не болят… — после долгой паузы осторожно ответил Петр, чувствуя всем своим нутром, что император не мог просто так задать этот вопрос, тут явно присутствовал какой-то подвох.
— Возьми уж, она тебе пригодится!
Император протянул Петру дубинку, но тот брать ее не спешил, даже убрал руки за спину.
— Да ни к чему она мне, да и зачем?
— Зубы вышибать будешь!
Меншиков глумливо засмеялся, и бешенство тут же тугим комком подкатило к горлу.
— Поговори у меня! С тебя первого и начну!
— Так его, Петр, пусть знает свое место! А зубы, внук, не вышибают. Я их с корнем рвал!
— Так то ты, дедушка, а мне это не к лицу…
— Ну как знаешь, внук! Не хочешь брать дубинки, не надо, наше дело предложить.
Император поглядел с какой-то непонятною тоскою в глазах, тяжело вздохнул, покачал головою и глухо добавил, протянув к плечу Петра свою натруженную, в застарелых мозолях ладонь.
— А вот силенок мыслю, тебе много понадобится, негоже из-за больных зубов дела
Петр содрогнулся всем телом, тяжелая длань императора давила ему на плечо раскаленной болванкой в добрую сотню пудов. Колени непроизвольно подогнулись. Жаркая боль мгновенно охватила все плечо и стала расползаться по телу, терзая его и корежа. Теряя сознание, Петр отчаянно рванулся от деда и громко закричал, чуть ли не завизжал:
— Уй-я-я!!!
Побуждение оказалось спасительным, плечо перестало немилосердно жечь, и, закрепляя успех, Петр рванулся в отчаянном броске…
— Ух ты!
И неожиданно проснулся, открыв глаза, перед которыми застыла белая пелена в красных отсветах. И тут же почувствовал, что куда-то падает, что твой Икар, не в силах остановить неудачный полет.
— Мля!
Больно стукнувшись лбом о дощатый пол, Петр понял, что это не продолжение сна, а самая доподлинная реальность…
Петербург
— Ты бесподобен, мой милый Чарльз! Давно я так хорошо не проводила времечко! Муж совсем фамилию не оправдывает, мерин выхолощенный, постылый…
Английский посол чувствовал себя таким же выжатым лимоном, как те крупные желтые плоды, что шли к традиционному вечернему чаю — от таких милых домашних привычек истинные джентльмены не отказываются даже на чужбине.
Вот и эта женщина, охочая до ласк, как ненасытная менада, и безумно жадная до денег, буквально выпивала из него все соки — как в постели, так и в его секретере из добротных дубовых досок, где он держал самое главное оружие настоящего дипломата, без которого любой политик немыслим.
Там в тугих кожаных мешочках ожидали своего часа взглянуть на дневной свет полновесные золотые монеты — французские луидоры с профилем казненного короля, добрые английские гинеи и соверены, но главным образом полновесные русские империалы.
Уинтворт стоически переносил эти неприятности, которые, положа руку на сердце, таковыми и не являлись по большому счету. Когда речь идет об интересах британской короны, не может быть ни малейших стенаний о каких-либо неудобствах.
Ведь дело превыше всего!
Если бы от него потребовалось совокупиться в паршивом сарае с грязной чухонской девкой, лощеный британец не задумался бы и на минуту. А ведь он сейчас лежит не на гнилой соломе, а на мягкой пуховой перине, тело обдает горячим женским жаром, ноздри ловят аромат полузабытого французского парфюма, ласкающий и возбуждающий одновременно, а мягкие руки нежно обвивают шею.
Что же касается денег, так они не его личные (будь иначе, Чарльз без малейших колебаний незамедлительно избавился бы от такой ненасытной содержанки), а Форин Офис, и настоятельно необходимые траты таковы, что правительство уже не считает золота…