Перекресток

Ладыженский Олег Семенович

ВЕРЛИБР ШЕСТОЙ

У каждого свой свет и своя тьма.Но если они начинают именоваться с заглавной буквы – Свет и Тьма, Добро и Зло становятся неотличимы друг от друга ни по методам, ни по облику.Я хотел бы никогда не встречаться с ними, когда они в этом жутком обличьи.Мы связаны нитями. Для одного это – паутина, для другого – шерсть маминого свитера, для третьего – нити марионетки, а для четвертого – струны арфы.Потому что смысл – не в ответах, а в вопросах.Почему я не родился философом?Риторические вопросы – удел неудачников.

ВЕРЛИБР СЕДЬМОЙ

От

трагедии до фарса – один шаг.Подавляющее большинство людей обезножело. Они не в состоянии сделать этот шаг. Топчутся на месте, моргая в недоумении. Только что было смешно, а вот теперь, значит, практически сразу, без предупреждения, без письменного уведомления, уже совсем несмешно. Нет, говорят они, мы так не согласны. Вы уж будьте любезны, скажите нам заранее, что мы должны делать в следующую секунду: плакать или смеяться?Мы подготовимся, настроимся…Эти люди не живут.Они все время готовятся, и все время не готовы.Потому что от фарса до трагедии – тоже один шаг.Хотите банальность? Наша жизнь короче этого шага.

ВЕРЛИБР ВОСЬМОЙ

Хорошая штука – скорость нервных реакций. Полезная. Торопясь и успевая, мы выигрываем время. А что проигрываем?Жизнь?Мудрость?Ничего?Зато, медля, колеблясь и опаздывая, мы чувствуем себя значительными.Пусть самообман, но какой приятный…

ВЕРЛИБР ДЕВЯТЫЙ

Есть вещи, которые не надо знать.Нельзя. Вредно.Например, нельзя знать, что будет с нами после смерти. Можно предполагать. Верить. Философствовать на эту тему. А знать – не надо. Никому не надо. Такое знание обесцвечивает жизнь.Хорошо, спорьте со мной. Возражайте. Приводите тысячу аргументов. А потом задумайтесь: вот вы знаете. Не верите или догадываетесь – знаете.Что, легче?Жить – легче?

ВЕРЛИБР ДЕСЯТЫЙ

Поэзия – любимая жена.Техническая поэзия – вышколенная, опытная проститутка.Слабая поэзия – случайная попутчица. Потому что хочется, а на лучшую не хватает средств.

ВЕРЛИБР ОДИННАДЦАТЫЙ

Иногда кажется, что я не живу, а переживаю.Когда я что-то делаю, я кидаюсь очертя голову в холодную воду и бултыхаюсь, как придется, лишь бы не околеть. Обычно выплываю; и на том спасибо. Зато позже… О, позже я многократно вспоминаю, как было дело. Размышляю, правильно ли поступил. Прикидываю, как мог бы поступить иначе. Думаю, что все бы сделал гораздо лучше, если бы не всяко-разное. Вижу, что упустил очевидный плюс. Мыкаюсь, озабочен грозными минусами. Жую, жую, пробую на вкус горькую слюну…Произошедшее ходит во мне по кругу.Без толку, без пользы.Я перевариваю сам себя, и тем сыт.

ВЕРЛИБР ДВЕНАДЦАТЫЙ

Почему трехлапая собака вызывает больше сочувствия, чем одноногий человек? Вид больной обезьяны терзает душу сильней, чем нищая старуха, ковыляющая в магазин за буханкой хлеба. И ведь нельзя сказать, что животных мы любим, а людей – не слишком. Себя-то уж наверняка любим больше всех собак и обезьян, сколько их ни есть. Ребенок смотрит сериал «Никки», рыдает, видя раненого дельфина, из последних сил рвущегося на свободу. Спустя полчаса этот же ребенок лупит своего сверстника – завалил на землю, уселся сверху и тычет кулачками в замурзанную физиономию побежденного.Мы нервные, как бешеные голуби. Скандальные, как зайцы весной. Хрюкаем, ржем, рычим. Мы видим в зверях – людей, вот и сочувствуем. А в людях мы чаще всего людей не видим.Разве что в зеркале.

ВЕРЛИБР ТРИНАДЦАТЫЙ

Ненавижу определение «творческий человек».Сразу

представляется: сидит эдакая сопля на придорожном камешке и ноет. Весна – слякоть, лето – жара, осень – дожди, зима – холодно; и от всего у него душевный геморрой. Коллеги – завистники, поклонники – льстецы, жена – стерва, равнодушные – мерзавцы; и опять же от всех у него эррозия шейки музы. Вдохновение в бегах, быт заел, клоп укусил; ну и, кто б сомневался, хрупкая натура не выдержала столкновения с айсбергом реальности.Треснула от яиц до темечка.Говорят, Мейерхольд, когда его называли творческим человеком, без промедления бил в морду. Потому что гений.

ВЕРЛИБР ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

Искренность не является художественным достоинством.Когда творец кричит на каждом перекрестке, что вложил в творение всю свою душу – он смешон. Когда умоляет пожалеть его, обессиленного, выплеснувшего в равнодушные лица всю кровь из вен – смешон вдвойне. Кому нужна его душа? Кому нужен он без души, оставленной в творении?Важно другое: появилась ли у творения собственная душа? Единственная и неповторимая? Шлепните ребенка по заднице, пусть закричит, пусть жизнь проживет – тогда и посмотрим…Искренность – твой залог перед Богом.Но выкупать залог придется на другие средства.

ВЕРЛИБР ПЯТНАДЦАТЫЙ

В луче света пляшут пылинки. Танец их прост и незатейлив. Они кружатся, взмывают, чтобы опуститься, сталкиваются, чтобы спустя миг разлететься в разные стороны. Прах к праху, свет к свету. За их танцем можно наблюдать вечно. Но вечность – фигура речи, не более.Во тьме космоса пляшут солнца. Танец их сложен и грандиозен. Они летят, вспыхивают, чтобы погаснуть, сжимаются, чтобы взорваться и прожечь насквозь шелковую подкладку мироздания. Мрак к мраку, свет к свету. Звезды-слоны, звезды-кони, звезды-олени – части вселенской карусели. Но карусель – фигура речи, не более.В органической каше, густо замешанной на страхе и страсти, булькают люди. Их бульканье похоже на кваканье жаб в пруду. Они кипят, развариваются, преют, сдабриваются маслом, ложатся бок-о-бок; ах, эти мелкие людишки заварят кашу, уж будьте уверены… Крупинка к крупинке, судьба к судьбе. Где-то там, в общей кастрюле, на дне – я.Я – тоже фигура речи.Не более.

ВЕРЛИБР ШЕСТНАДЦАТЫЙ

Один и тот же человек наслаждается 6-м концертом Штеймана для фагота с оркестром, а час спустя – дегенеративным комик-шоу «Загляни под юбку». Один и тот же человек рыдает, стоя в Кремерской галерее искусств у «Скорбной Регины», а назавтра точит слезы, листая очередной том похождений межпланетной страдалицы Анны-Марии Рудивокс.Ты подаешь нищему грошик и тратишь сотню на проститутку. Переводишь старушку через дорогу и забываешь о могиле собственной матери. Свято блюдешь диету, чтобы взять однажды и напиться до полусмерти под бифштекс, жареный с кровью. Ссоришься с другом, миришься с врагом; путаешь одного с другим, говоришь комплименты и гадости каждому из них поочередно, и ты искренен во всех случаях.Почему «ты»? – я.Мы.Мир стал бы отвратителен, будь мы устроены иначе.

ВЕРЛИБР СЕМНАДЦАТЫЙ

Мы уделяем снам слишком большое внимание.Вещий сон. Дурной сон. Сон в руку. «Дорожная карта» сновидений. Путешествия в мире грез. Проникновение в иные реальности. Астрал, ментал, эфир… За всем этим фейерверком кроется страх – банальный, скучный, как вид из окна на стройплощадку. Когда мы в сознании, когда бодрствуем – мы ясно чувствуем, как привычки, стандарты и нормы огораживают нас защитным кругом.А во сне?Во сне к нам могут подкрасться, и мы не услышим. Во сне нас обидят, а мы не успеем защититься. Беззащитность сна, уязвимость сна; доверчивость, которая расшатывает опоры настороженности. Давайте увешаем ее медалями и орденами, нарядим в загадочный костюм, наденем маску с длинными носом и ушами, похожими на нетопырей; придадим страху оригинальности, добавим тайны, как перчику в суп…Сон любят сравнивать со смертью.Еще один слой шелухи.