Перекресток
Шрифт:
Улицы, по которым она стремительно шла со всей решимостью отчаяния, становились всё причудливее и грязнее. Анна дрожала, всхлипывая и баюкая себя за скорченные плечи, но не сдавалась.
Вот, кажется, тот переулок… Она остановилась и склеенными пальцами выудила из перчатки липкую от пота мятую бумажку, на которой корявыми буквами был нацарапан адрес.
Да. Вот этот дом. Заляпанная дверь с тяжёлым ржавым кольцом. Анне вдруг захотелось бежать со всех ног. Ей показалось — за дверью таится что-то ужасное. Хотя… что могло
На лестнице было немного почище, но коснуться перил она не решилась. Озираясь, как будто за ней кто-то гнался, она поднялась на второй этаж и постучала в дощатую дверь на расхлябанных петлях. Знакомый голос ответил:
— Входите! Не заперто!
Анна вошла — и её замутило: в комнате всё провоняло алкоголем. И это было явно не то дорогое вино, которое в их доме подавали за ужином.
Няня сидела на продавленной кровати. По её одутловатому лицу, точно пострадавшему от стаи диких ос, несложно было догадаться о причине царившего в комнате запаха. Впрочем, сейчас она, к счастью, была почти трезвой.
— А, это вы, госпожа? — Няня была озадачена. — Какими судьбами? Ну, садитесь, садитесь. В ногах правды нет.
Анна ощутила прилив негодования. Она привыкла всю жизнь молчать и опускать глаза; но она привыкла также к тому, что люди, подобные этой спившейся старухе, с ней неизменно почтительны. Няня же теперь, когда не служила в их доме, резко изменила поведение. Она не потрудилась даже приподнять от провонявшей вином и потом постели свой необъятный зад и подать ей, госпоже, стул… или на что тут ещё можно сесть?..
Но Анна смолчала и неуверенно села на весьма ненадёжный с виду табурет.
— Что-то стряслось? — с любопытством спросила няня.
— Да… — Анна сглотнула. — Ребёнок… — Она снова запнулась. Впервые в жизни ей нужно было высказать свои потаённые мысли и чувства. Она просто не умела… не умела говорить открыто.
И вообще, зачем она здесь? Зачем, во имя всего святого, пришла к этой старухе, от которой разит, как из винного погреба?
Но к кому же ещё ей было прийти?!
— Вы были правы, няня, насчёт ребёнка… Это ведь не мой ребёнок, понимаете. Мы подобрали её совсем ещё крошкой. Вы говорили, что это дурной ребёнок, нечеловеческий… И я теперь думаю, что это правда.
— Известно, правда. — Няня набила трубку табаком и закурила. В их доме она, конечно, такого себе не позволяла. — Я-то их, нелюдей, сразу чую…
Анна подумала, что почти два года спустя — вряд ли это можно назвать «сразу».
— Значит, не ваш ребёнок, — продолжала няня. — Это-то было ясно. Мне, понятно, не говорили. Но по вам за версту ведь видно, что вы не мать. Вот госпожа Джиневра… Я-то грешным делом решила, что это её ребёнок. Она прижила, а вы с господином Эдгаром решили выдать за своего. Значит, ошиблась. Подобрали, говорите? И где ж это вы её подобрали?
— Я уже не помню, где это
— На перекрёстке? — Няня мрачно покачала головой. — Тут и думать нечего. Человеческий ребёнок в таком месте лежать не будет. А дорог было сколько? Не три ли?
— Кажется, три…
— Ну, госпожа… — Няня демонстративно передернулась. — На таком-то поганом месте только нечисть подобрать и можно. Да если б я знала, близко бы не подошла к этому отродью.
— Я… я недавно хотела… ударить её, — выдавила Анна. — Но… но меня как будто заморозило.
— Колдовские штучки, — со знанием дела заявила няня.
— И ещё… — Анна хотела рассказать про появление Белинды, но тут же умолкла. Интуиция ей подсказала, что в этом нет смысла. С Белиндой старой пропойце явно не справиться. Но вот ребёнок…
— Наверное, вы знаете… какой-нибудь способ…
— Крест, святая вода и молитва — вот главный способ против всякой нечисти! — изрекла торжественно старуха. Она отрыла за пазухой собственный крест и продемонстрировала Анне.
— Помилуйте, няня, она же крещёная.
— Ну, тогда… — няня явно смутилась и громко рыгнула, — Ну, что ж. Тогда вот что попробуйте. Нечисть, она серебра боится. Это я точно знаю. Если она твою руку держит, попробуй что-нибудь серебряное взять. Авось поможет.
14
Вилка
Анна, ступая пугливо, словно неопытный вор, подошла к двери детской и заглянула внутрь.
Джиневра с хохотом ползала по полу за девочкой. Настигнув её, она сжала ребёнка в объятиях, и обе забарахтались на ковре, издавая нечленораздельные восторженные звуки.
— Джиневра! — хрипло окликнула Анна.
Та перекатилась на спину и удивлённо взглянула на Анну снизу вверх. Её волосы огненным веером разметались по полу.
— Что?
— Джиневра, ты не хочешь поехать с Эдгаром и… нашей гостьей покататься? — Анна не узнала свой собственный голос — так скрипуче он прозвучал.
— Но…
— Они приглашали меня, но… ты ведь знаешь… я не люблю лошадей. А ты поезжай.
— Но девочка…
— Я с ней посижу.
— Ты?!
— А почему бы нет? — Анна попыталась улыбнуться. — Ведь она… в некотором роде… моя дочь.
Искушение верховой прогулкой было слишком велико. Джиневра встала и отряхнулась.
— Ну ладно… Ты, правда, за ней присмотришь?.. Будь умницей, детка…
И она удалилась.
Несколько минут Анна стояла, сжав до хруста помертвевшие ладони и стараясь не смотреть в сторону ребёнка.
Наконец, до неё донёсся мягкий топот копыт. Всё дальше… и дальше… и — тишина.
Пора!
Сердце шершавым комом забилось где-то в горле, наполнив голову гулом и звоном. По всему телу растеклась тошнотворная щекочущая слабость. Казалось, Анна вот-вот потеряет сознание.