Перелом
Шрифт:
– Тебе удобно лежать? Может, поправить подушки? – предложил я.
– Оставь подушки в покое, – отрезал он. – Ты нашел хорошего тренера?
Я знал, что теперь отец не успокоится, пока не добьется ответа.
– Нет, – сказал я. – В этом нет необходимости.
– Что это значит?
– Я решил остаться сам.
Его нижняя челюсть отвалилась, совсем как у Этти, и решительно захлопнулась.
– Невозможно. Ты – полный профан в конном спорте. Тебе не выиграть ни одной скачки.
– Лошади в прекрасной форме, Этти – тоже, а заявки ты можешь составлять, лежа
– Я категорически запрещаю. Ты найдешь знающего тренера, кандидатуру которого я одобрю. Не хватает только, чтобы драгоценными чистокровками занимались дилетанты. Изволь слушаться. Ты меня слышишь? Изволь слушаться.
От болеутоляющих таблеток зрачки отца сузились, хотя язык еще не начал заплетаться.
– С лошадьми все будет в порядке, – сказал я и подумал о Лунном Камне, Счастливчике Линдсее и двухлетке с разбитым коленом, страшно жалея, что не могу раз и навсегда избавиться от всех неприятностей и, не сходя с места, передать бразды правления Бредону.
– Если ты считаешь, – сказал он не без угрозы, – что управлять скаковыми конюшнями так же просто, как продавать антикварные вещи, ты сильно ошибаешься.
– Я больше не занимаюсь антиквариатом, – спокойно ответил я. Как будто он этого не знал.
– Это два принципиально разных дела, – заявил он – Любое дело подчиняется одним и тем же принципам.
– Чушь.
– Необходимо установить реальные цены и удовлетворить спрос покупателей.
– Не думаю, что тебе удастся удовлетворить спрос на фаворитов. – Голос его звучал презрительно.
– Почему же, – скромно ответил я. – Не вижу ничего сложного.
– Вот как? – ледяным тоном осведомился он. – Ты действительно так думаешь?
– Да. Если только ты поможешь советами. Он окинул меня долгим взглядом, пытаясь подыскать подходящий ответ. Зрачки его серых глаз сузились в точки. Челюсть расслабилась.
– Ты должен найти замену, – сказал он чуть заплетающимся языком.
Я неопределенно мотнул головой, и наш спор на сегодняшний день закончился. Потом он начал расспрашивать о проездках, по-видимому забыв, что считает меня некомпетентным в этом вопросе, и внимательно выслушал мой отчет о нагрузках по интенсивности и дистанции. Когда через некоторое время я собрался уходить, он опять спал.
* * *
Я вложил ключ в замочную скважину своей собственной квартиры в Хэмпстеде и открыл дверь. Голос Джилли гулко разнесся по прихожей:
– Я в спальне.
Мне не удалось удержаться от улыбки. Джилли красила стены.
– Думала, ты не придешь сегодня вечером, – сказала она, подставляя лицо для поцелуя и разводя руки в стороны, чтобы не испачкать меня краской. На лбу у нее сиял светло-желтый мазок, блестящие каштановые волосы запылились, но она была в хорошем настроении и прекрасно выглядела. Несмотря на свои тридцать шесть лет, Джилли имела замечательную фигуру, которой могла позавидовать любая манекенщица, и во взгляде ее серо-зеленых глаз сквозил незаурядный ум – Как тебе нравится этот цвет? – спросила она. – А еще я купила коричневый с зеленым ковер и совершенно жуткие,
– Ты шутишь.
– Колер просто восхитительный.
– Э-э-э... – сказал я, и она весело рассмеялась. Когда Джилли переехала жить ко мне, моя квартира была выдержана в строгом вкусе: белые стены, голубые шторы, старинная полированная мебель. Она не стала заниматься перестановкой, но Шаратон и Чиппендейл <Знаменитые мебельные мастера XVIII в> перевернулись бы в гробу, увидев заново отремонтированную комнату, где стояли произведения их рук.
– Ты очень устало выглядишь, – сказала она. – Хочешь кофе?
– И сандвич, если дома есть хлеб. Она задумалась:
– Где-то должны быть хрустящие хлебцы. Джилли вечно сидела на диетах, это выражалось в том, что она просто переставала делать покупки. В результате мы все время ходили по ресторанам, и, естественно, эффект от ее диет получался обратным задуманному.
Она внимательно выслушивала мои рассуждения по поводу протеинов, содержащихся в яйцах и сыре, и со счастливым выражением на лице продолжала уплетать все подряд, заставляя меня усомниться в том, что ей действительно хочется обладать фигурой, достойной первого приза на конкурсе красоты. Она серьезно садилась на диету лишь в том случае, если действительно начинала полнеть, и тогда скидывала несколько килограммов. Она это могла, если хотела. Что, впрочем, случалось крайне редко.
– Как отец? – спросила она, когда я прожевывал очередную порцию хрустящего хлебца со свежими помидорами, нарезанными кружочками.
– У него сильные боли.
– Неужели врачи не могут их снять?
– Почему же. Сестра сказала мне сегодня, что через день-два все будет в порядке. Врачи больше не беспокоятся за его ногу. Рана заживает, и скоро ему станет легче.
– Ведь он уже не молод. – Я кивнул.
– Шестьдесят семь.
– В этом возрасте кости долго срастаются.
– Гм-м...
– Ты уже подыскал кого-нибудь на его место?
– Нет. Я сам решил остаться.
– Вот это да, – сказала она. – Впрочем, я могла бы и раньше догадаться.
Я вопросительно посмотрел на нее, перестав жевать.
– Тебя хлебом не корми, только дай доказать самому себе, что ты любое дело осилишь.
– Только не это, – с чувством сказал я.
– Ты не будешь пользоваться в конюшнях популярностью, – предсказала Джилли, – доведешь отца до сердечного приступа и добьешься колоссальных успехов.
– Первое – верно, второе – тоже, третье – мимо цели.
– Для тебя нет ничего невозможного. – Она с улыбкой покачала головой и налила мне рюмку превосходного “Шато Лафита” 1961 года, которым святотатственно запивала любую пищу, от черной икры до тушеных бобов. Когда мы стали жить вместе, я сначала решил, что все ее имущество состоит из меховых курток и ящиков с вином, которые она унаследовала от отца с матерью, погибших в Марокко при землетрясении. Куртки она продала, потому что пришла к выводу, что они ее полнят, а вино постепенно, по рюмке, исчезало из пыльных бутылок, за каждую из которых торговцы этим товаром готовы были заложить душу дьяволу.