Переполох
Шрифт:
— Печи-то для чего?
— Ахъ, Боже мой! Да все для того-же! — раздраженно отвчалъ Безпокоевъ. — Квартирный налогъ взятъ — ну, теперь съ печки еще на прибавку возьмутъ.
— Когда по крышамъ-то будешь лазать? — спросила жена.
— Да надо сейчасъ начать.
— Возьми съ собой дворника. Все-таки будешь не одинъ и онъ теб поможетъ. А то эдакая скользь теперь. Долго-ли поскользнуться.
— Ладно… — пробормоталъ Безпокоевъ, тяжело вздохнулъ и прибавилъ:- Вотъ не было-то печали, такъ черти
— А голубей по чердакамъ, папашенька, считать не надо? — спросилъ сынъ.
— Дуракъ.
— Позвольте… Чмъ-же дуракъ-то? Ежели собакъ приказано считать, то отчего-же голубей не сосчитать. Такая-же тварь.
— Ну, полземъ на крышу, — сказалъ Безпокоевъ, вставая изъ-за стола.
Въ столовую вошла дочь его, двушка лтъ семнадцати, пухленькая, съ вздернутымъ носикомъ и объявила:
— Ну, вы тамъ какъ хотите, а я въ одномъ лист съ собаками и лошадьми прописываться не желаю.
— А мы, и не спрашивая, запишемъ тебя, — пробормоталъ отецъ, уходя изъ столовой.
II
Вдова, старуха, мщанка Мара Алексевна Птунникова, содержательница въ дом Безпокоева маленькой квартиры и отдающая ее отъ себя жильцамъ по угламъ, какъ получила отъ счетчика пакетъ съ листками и наставленіями для переписи, такъ и обомлла. Когда вошелъ счетчикъ, она сидла въ куст и ла солевую треску съ картофелемъ и лукомъ. Взявъ отъ него пакетъ, она даже перестала жевать, хотя ротъ ея былъ полонъ. Руки ея тряслись, глаза остановились. Она безсмысленно смотрла на счетчика, студента, а онъ ей пояснялъ:
— Тутъ все найдете: и листки личные, и листокъ квартирный, и квартирную вдомость, и наставленіе. Все это вы внимательно прочтете, прежде чмъ приступить къ длу. Главное на наставленіе поналягте. Оно вамъ выяснить все до мельчайшихъ подробностей! Да прочтите не одинъ разъ, а два, три. Поняли? Ну, а потомъ ужъ начинайте переписывать. У васъ сколько всхъ жильцовъ? — спросилъ онъ.
Только теперь Мара Алексевна начала прожевывать треску. Счетчикъ ждалъ отвта.
— Сколько-же у васъ всхъ жильцовъ? — спросилъ онъ еще разъ.
Сопровождавшій счетчика и стоявшій въ дверяхъ дворникъ произнесъ:
— У ней, ваше благородіе, жильцовъ много.
— Сколько-же именно?
Мара Алексевна, наконецъ, прожевала треску и стала считать по пальцамъ.
— Девятнадцать душъ, — послышался отъ нея отвтъ.
— Экъ васъ! Ну, тогда я мало далъ вамъ личныхъ листковъ. Вотъ, возьмите еще.
— Младенцевъ надо считать? — спросила она.
— Непремнно. И если-бы даже въ ночь съ 14 на 15 декабря родился кто-нибудь, то и того надо записать. Даже новорожденные и некрещенные и т записываются.
— Тогда двадцать дв души, — поправилась она.
— Ну, такъ вотъ вамъ добавочные личные листки и прошу ихъ
— То-есть какъ это, ваше благородіе?
Мара Алексевна недоумвала. Теперь ужъ у нея затряслась голова.
— Въ пятницу къ десяти часамъ утра вс ваши жильцы должны быть переписаны вотъ на этихъ, отдльныхъ листкахъ, — отвчалъ счетчикъ.
— Да я, ваше высокое благородіе, неграмотная.
— Неграмотны? Гмъ… Но вдь, однако, въ квартир кто-же нибудь найдется грамотный — вотъ его и попросите.
— Писаря найметъ, ваше благородіе. Ей что! Она старушка съ запасцемъ, — замтилъ дворникъ.
Къ трясенію головы у старухи прибавилось усиленное морганіе глазами.
— Ну-съ, такъ вотъ… — сказалъ счетчикъ. — Чтобы къ пятниц было все готово. Въ девять часовъ утра я зайду, и вы мн вручите пакетъ съ листками обратно.
Онъ повернулся и въ сопровожденіи дворника, вышелъ изъ квартиры.
Въ кухню вбжала жилица — двица не первой уже молодости, въ ситцевомъ распашномъ капот, накрашенная, въ папильоткахъ, съ папироской.
— Что такое, Мара Алекевна, у васъ здсь стряслось? Кто это былъ? — задала она вопросъ.
— Охъ, бда, милая! — пробормотала безпомощнымъ тономъ старуха.
Она уже сидла на сундук, опустя руки и держа въ одной изъ нихъ пакетъ съ листками.
— Какая бда? Господи Іисусе!
— Перепись… Всхъ васъ, жильцовъ, переписывать надо и даже младенцевъ.
— Такъ что-же изъ этого? Это вдь по всему Петербургу. Объ этомъ и въ газетахъ было написано, — успокаивала хозяйку жилица. — А я думала, какая такая бда!
— Охъ, охъ! А у меня даже подъ сердце подкатило. Милушка, да нтъ-ли у тебя тхъ капелекъ, что ты мн давала тутъ какъ-то?
— Гофманскихъ? Вс до капельки выпила. Да чего вы безпокоитесь-то? Перепись… Ничего тутъ страшнаго нтъ. Я помню… Десять лтъ тому назадъ она была въ Петербург… Тутъ счетчики по домамъ ходятъ. У васъ счетчикъ былъ?
— Охъ, не знаю! Лицо такое серьезное. Вотъ оставилъ бумаги и говоритъ: чтобы непремнно къ пятниц къ десяти часамъ утра.
— Ну, счетчикъ былъ. Молодой или старый? — спрашивала жилица.
— Охъ, милушка, и не разглядла я. Съ дворникомъ былъ, съ Кондратьемъ. Только я выпила рюмочку передъ обдомъ и стала треску сть — вдругъ онъ…
— Все таки изъ себя интересный?
— Ахъ, херувимка моя, да я и треской-то чуть не подавилась съ перепуга. До того-ли мн было.
— Ршительно тутъ ничего нтъ страшнаго. Напротивъ… Если молодой и интересный кавалеръ… Гд листки-то у васъ? Покажите-ка мн листки-то.
— Вотъ…
Старуха протянула пакетъ. Жилица съ папильотками на лбу присла рядомъ съ ней на сундукъ, вынула изъ пакета листокъ и принялась его разсматривать, говоря: