Перепутья

Венуолис Антанас

Ни мать, ни дочь не знали, за что их держат в заключении. Разве они виноваты, что отряд Скиргайлы, которому было приказано преградить путь в Москву дочери Витаутаса Софии, ошибся и вместо княжны взял в плен Маргариту Книстаутайте. А когда мать не захотела выпускать из объятий свою дочь, забрали и ее. Правда, воевода отряда, поляк, обвинял Маргариту и ее мать в том, что они умолчали, кто они такие, и сказали только тогда, когда княжна со своими спутниками уже была далеко, вне досягаемости…

А сколько они обе, особенно Маргарита, вытерпели в Кернаве, когда крестоносцы шли на Вильнюс, и день изо дня ждали, что Витаутас осадит замок.

И мать, и дочь молились христианским и своим богам и просили у них, чтобы побыстрее пришел князь со своими полками. Они знали, что в полках Витаутаса в первых рядах будут Кристийонас с Мартинасом и рыцарь Греже. Знали и не ошиблись. Однажды под вечер, когда вокруг Кернаве запылали деревни, Маргарита увидела из башни под стенами замка рыцаря Греже на его резвом скакуне; тут же узнала своих братьев, боярина Минтаутаса… Хотела она кричать, звать их; хотела ногтями рвать стены башни, но в это время вбежала стража замка и, завязав им рты и глаза, по тайному подземному ходу сначала вывела из замка в лес, а потом увезла в Тракай… Страшное, жуткое было это путешествие через мрачные тракайские пущи. Если б не мать, Маргарита верхом сбежала бы и или погибла бы свободной, или добралась бы до своих. Когда женщин ночью на лодке переправляли через озеро из горящего Тракайского замка, Маргарита хотела покончить с собой, но гребцы успели схватить ее и уже без чувств вытащили из воды. А сколько слез, сколько слез они каждый день проливали в Островце!..

Боярыня Книстаутене за один год постарела, похудела, померкла ее красота. И у Маргариты поблек яркий румянец щек, и уже не радовалась она своим юным дням, не вспоминала о своих девичьих грезах. Казалось ей, что все уже было, все уже прошло, и больше она ни своего возлюбленного рыцаря Греже не увидит, ни свободу не обретет.

Однажды вечером стояла Маргарита у окошка и, глядя на синеющую вдали пущу, грустно напевала:

Ой, злая, злая девичья доля — Я полюбила парня чужого. Парня чужого я полюбила, Сердце младое ему подарила…

— Лаймуте, доченька, почему такую грустную песню поешь? Почему ты свое сердечко надрываешь? — остановила ее мать.

— Как же я, мамочка, буду радостную петь, если сердечку моему не весело, если завяла уже моя руточка, — ответила Маргарита и, качая головой, запела дальше:

Счастье развеял суровый ветер — Не доведется милого встретить. Ой, злая, злая девичья доля — Я полюбила парня чужого…

— Погоди, доченька, кажется, идет кто-то: слышишь, ключи звенят…

— А нам-то что, мамочка, пускай себе ходят, пускай себе звенят…

Ой,

злая, злая девичья доля… —

пела Маргарита, не отходя от оконца…

Краковский воевода принял Греже очень вежливо и был страшно удивлен, когда узнал, что это тот самый бывший рыцарь крестоносцев, о храбрости и способностях которого разрушать замки говорил весь Краков.

Воевода тут же приказал подать коня и выбрать красивую коляску. Они вместе с боярином Греже поехали в замок, где томились боярыня с дочерью.

Сердце у Греже снова сильно забилось, и иногда он отвечал невпопад на вопросы вежливого воеводы.

— Значит, она здесь? — только и спросил Греже, когда они подъехали к замку, и больше уже ничего не мог сказать.

Если б не вежливость воеводы и не приказ княгини немедленно возвращаться к ней с пленницами, боярин Греже вряд ли в эту минуту сдержался бы и не вызвал на поединок тюремных стражей своей дамы сердца, своей возлюбленной.

— Быстрее! — довольно грозно сказал он надзирателю, когда тот, позванивая связкой ключей, остановился возле двери.

Дверь была отперта, Греже толкнул ее ногой и, ступив через порог, увидел такую картину: боярыня сидела на стуле и, закутавшись в шаль, дремала, а Маргарита, поднявшись на цыпочки, смотрела через маленькое, заплетенное железными прутьями окошко на двор замка и наблюдала, как за западе угасают отблески заката.

— Маргарита!.. Лаймуте!.. — позвал Греже и шагнул к ней.

Маргарита вздрогнула, отпрянула от окошка и, протянув руки, воскликнула:

— Рыцарь!

Греже успел подхватить ее на руки.

— Маргарита!.. Маргарита!.. Счастье мое… Лаймуте! — только шептал ей Греже, прижимая девушку к груди, и не знал, слышит она его или лишилась чувств.

— Боярыня, вы свободны!.. Сама княгиня освобождает вас… Я — ее посол.

— Рыцарь, это сон или дух твой? — поднялась со стула Книстаутене.

Она и впрямь не верила, что перед ней — рыцарь Греже.

— Я, боярыня, я… Но я уже не рыцарь и не крестоносец, я воин нашего князя и слуга княгини!

— Рыцарь, — шептала удивленная боярыня, — это ты? Это ты сам? Это не сон?!

И тут Маргарита открыла глаза, посмотрела рыцарю в лицо и снова зажмурилась.

— Рыцарь, — боярыня начала приходить в себя, — скажи мне, где мои сыновья?.. Живы ли они?.. Здоровы ли?..

— Живы, боярыня!.. твои сыновья! Они живы! Маргарита, твои братья живы… Я уже не крестоносец!

— Где мои сыновья, рыцарь? Немедленно скажи мне, где они, если они живы?

— Боярыня, они в полках князя Витаутаса — Кристийонас в Гродно, а Мартинас выметает крестоносцев из Жемайтии.

— О добрый боже! Праамжюс могучий! — Боярыня сложила руки и подняла глаза к потолку. — Они живы! Живы мои сыновья, живы!.. Лайма, слышишь, они живы!..

— Мамочка, не сон ли это?.. — откликнулась Маргарита и из объятий Греже бросилась в объятия матери.

Увидев такую трогательную встречу, воевода вышел было в дверь, но теперь он снова вернулся и торжественно сообщил Книстаутене и ее дочери, что они свободны, что это было недоразумение и что коляска ждет их у ворот замка.