Перерождение (история болезни). Книга вторая. 1993–1995 гг.
Шрифт:
Подпись – некто инженер А. Нечаев.
Июнь – июль. Президентские выборы свидетельствовали о единоборстве, то есть о равенстве боровшихся при неравенстве судейства. Два кандидата вышли в финал. На втором этапе что-то сломалось, один из кандидатов перестал показываться, но его машина продолжала работать, удвоив энергию. Но самое глазное – как полетели все личины, все «принципиальные» отличия демократов. Как они все объединились против коммуниста. Какой пируэт совершил Лебедь. Сальто-мортале абсолютной беспринципности. Думали, он Лебедь, а он просто гусь…
В эти дни более ясна разграничительная линия: кто – кто: Этого потребовал выбор. А в обычной жизни все менее определенно. Многие уже и при этом строе живут, как будто так было всю жизнь. Они и в прежние времена жили, как живет стадо. «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца»… Так-то проще. Знаете, говорят: «Себе дороже…». Это – философия. Как не вспомнить высказывание Бруно Ясенского: «Бойтесь безразличных…». Нейтралы. Люди вне времени. Только с закрытыми глазами и ушами, с заткнутой или умершей совестью можно не видеть страдания людей. А ведь их – много. И это не от осторожности или страха выбрать берег, это хоть понять можно, а от безразличия к людям.
И раньше встречались одинокие, но это было что-то другое. 1947 г. – тяжелый голодный послевоенный. Помню, сосед наш по дому в Измайлове (Москва) «дядя Четвериков», выйдя на пенсию (а был он крупным инженером), добровольно занялся дворницким трудом. Подметал, посыпал, прибивал…
Когда созрела в нем потребность в простоте жизни – вдали от профессии, межличностной напряженности и кипучей общественной работы? Уход от борьбы, своеобразный «скит». Кто знает, может быть, негласных философов, независимых одиночек гораздо больше, чем мы думаем? Пассивность, когда страна живет трудно, но правильно, – это полбеды, но пассивность, когда кругом разруха, – это беда.
Август. Москва. В вагоне метро, у двери в углу, стоит Михаил Алексеев, – один из известных депутатов разогнанного в 1993 г. Верховного Совета. Со скромным портфелем в руках. Узнав его, предложил ему сесть. Он грустно улыбнулся и отказался. Где теперь все эти депутаты, по которым стреляли? Как сложилась их жизнь?
Беседую с уборщицей. «Какая-то, – говорит, – одноразовая жизнь пошла. А вот у нас в семье из поколения в поколение передаются полотенца с вышивками и оберегами, чтобы оберегали жизнь молодых. И так многие другие вещи: шкатулки, шкафчики, сундуки, иконки, часы. В старых вещах память и добро копятся». Это точно про демократов: все советские «шкафчики и шкатулки», собранные за 70 лет, в одночасье выбросили.
Август. В последнее время в целях рекламы активно используются наши замечательные советские песни, мелодии из фильмов. Слушаешь, знакомая заставка радует, оживляет, думаешь, что это с ними… и – на тебе – реклама памперсов! А то даже из Чайковского что-нибудь сварганят про колготки. Своих песен у них нет. Применительно к животному миру (а об этом, собственно, и идет речь) такое явленне именуется
Живем не новыми произведениями, а худшими модификациями эстетствующей элиты, пошлостью «Кабачка 12 белых попугаев» и «Джентльмен-шоу», юбилеями исписавшихся драматургов и в прошлом (в советское время) великих артистов, которые сейчас способны только на то, чтобы пнуть Советскую власть, «душившую» их. Жили они тогда, как партизаны, переползая на брюхе под пулями ЦК от роли к роли. Герои пятилеток. При кровавом тоталитаризме ежегодно появлялись десятки прекрасных песен, которые пел весь мир, а сейчас в этой свободной рыночной «музыке» – ни одной за 5 лет. Разве только никак не можем нарадоваться на Мстислава Леопольдовича («в греческом зале, в греческом зале!»). Да и то, только начинаешь вслушиваться, а он опять в отъезде и опять – музыка рынка… Великий гражданин России неограниченной экстерриториальности!
6 августа 1996 г. отрядами сопротивления освобожден Грозный. Как-то сложится судьба Ичкерии, судьба нечеченцев на их земле?
Август. Приозерск. Карелия. Могучие скрученные деревья в парке у озера, видимо, устоявшие когда-то после урагана. Они напоминают судьбы людей, прошедших сквозь невзгоды, согнутых, но не сломленных. Жизнь в капиталистическом рае давит нас как пресс, уродует, старит, но и укрепляет, выжимая все ненужное.
1 сентября на пост губернатора Саратовской области прошел Д. Ф. Аяцков, безусловно, ставленник власти и капитала. Купил предприимчивостью, хозяйской хваткой, памятливостью, последовательностью, энергией. Глаза как у рыси. Понадеялись многие, что с ним придет хотя бы элементарный порядок. Ему бы еще Советскую власть – не было б ему цены. Но властью народа или для народа здесь не пахнет. Он – социальный заказ саратовского бизнеса, и не более того. А Гордеев вновь пролетел…
Начался учебный год. С 1 сентября я – проректор СГМУ по лечебной работе. Целый месяц ректор уговаривал меня совмещать заведование кафедрой с этой должностью. Началось «вхождение во власть».
Нужно сказать, что власть, как всякая другая форма возвышения над людьми, претит мне и, может быть, даже унижает. Я руководил людьми лишь в тех случаях, когда было ясно, что только при этом условии общее дело продвигается лучше или если сами люди считали такое решение предпочтительнее для себя. Всякий пьедестал отвратителен, особенно если ты сам на него влез… А некоторые без власти не могут как без воды.
Посоветовался на кафедре, в семье, с товарищами по партии. Все они одобрили мое согласие принять предложение ректора. Напряжение будет, конечно, вдвое большим, но, по крайней мере, кафедра не проиграет и у меня появится больший кругозор в знании современного состояния клиник университета и медицины в области в целом. Быть ближе к этому – это значит не только иметь большую степень информированности, но и возможность влиять на положение больных людей и условия работы персонала. Даже если хоть немного удастся повлиять, работа моя будет оправдана.