Пересечения
Шрифт:
– Если вы достаточно платите семье, зачем ей надо было продавать это колье? Почему именно на юге? Отчего через подругу?
– Не знаю.
– А вот она показала, что ей нечем было отдать долги...
– Это ее дело. Капитан Друзов пожал плечами, подвинул Писареву стопку бумаги:
– Напишите объяснение.
– Какое?
– По поводу этого дела.
– А что я должен писать?
– То, что сказали мне: подругу не видали, какие долги, не знаете, колье не дарили, дедушка мог... Захотите добавить, что может как-то помочь нам в поиске похищенного, -
– ...одна сатана, - добавил Писарев, внимательно оглядев капитана, его ладно скроенную фигуру и аккуратно подогнанную форму.
– Я понимаю, как вам противно копаться во всем этом дерьме, в нашем дерьме, добавил бы я...
– Каждому свое, - вздохнул Друзов.
...Прочитав объяснение Писарева, капитан отметил пропуск и, провожая к выходу, поинтересовался:
– Над чем сейчас работаете?
– Да много всего... Театр собираемся новый открывать, сразу три представления готовим.
– Новый театр? Думаете, количество перейдет в качество?
– Изверились?
– Есть маленько. Как куда в театр ни пойдешь - всюду вливают новое вино в старые мехи. Навязывают Мольеру и Шекспиру с Чеховым проблемы, которые тем и не снились... Думают, человечество не изменилось... Уж если такое философское понятие, как скорость, вздыбили, себе подчинили, пространство преодолели, так неужто человек поры Шекспира во всем подобен нынешнему? Огораживаться в наш век глупо, если не смешно...
– Огораживаться? Это как?
– Это пытаться огородить себя от прогресса. Пусть, мол, все движется, а мы какими были, такими и останемся.
– Мы как раз об этом и хотим сделать спектакль. "Урок политеса" будет называться.
– Кто автор?
– Дмитрий Степанов.
– Любопытно. Ну, всего вам хорошего. Если что вспомните, позвоните.
– Хорошо, если вспомню - позвоню. Только вряд ли что вспомню, право.
...Подполковник Хорошилов, прочитав объяснение Писарева, поднял глаза на Друзова; тот покачал головою:
– Он действительно ничего не знает... А если б и знал, то не сказал бы...
– Повесили на нас дельце, пойди отыщи этого мошенника... А почему Писарева отдала колье Дине этой самой? Отчего в комиссионный не понесла?
– В комиссионном сказали, что слишком дорогое колье, долго будет ждать покупателя, а за хранение какие-то проценты берут... Дине отдала оттого, что носит фамилию мужа; говорит, мол, не хотела, чтоб был излишний интерес к его имени.
– Что он, Высоцкий, что ль?! Или Райкин? Диной этой самой занялись?
– Конечно.
– Попусту его не тревожьте, они ведь обидчивые больно, эти артисты с режиссерами, у каждого покровителей тьма самого высокого ранга... Запросите на Дину и всех знакомых Писаревой характеристики...
– А на него?
– Дело есть дело, надо соблюдать форму. Справочку мне напишите, чтоб я толком начальству доложил, у меня в пять рапорт. Успеете?
– Схематично - да.
– Так вы иначе как схематично пока ничего и написать не сможете, как ни бейтесь.
– Нет, - ответил Друзов, чуть помедлив поначалу.
– Достойно себя вел.
...В кабинете кадровика управления, когда раздался звонок капитана Друзова, как раз и находился главный консультант управления, кандидат искусствоведения Василий Грущин, готовивший по поручению руководства справку на Писарева и его коллектив...
Грущин не просто не любил Писарева: он болезненно, до темноты в глазах ненавидел его.
Поначалу, в институте, они были друзьями, особенно на первых двух курсах, - высокий, очень спортивный Василий и Санька, квадратный, словно обрубок, с перебитым в драке носом, растолстевший после того, как врачи запретили ему заниматься боксом, после третьего по счету нокаута.
Санька был всегда влюблен в своих друзей, очень ими гордился, выставлял их вперед: "Василий Грущин - грандиозный режиссер, он наделен даром, он впереди всех нас, мы ему в подметки не годимся", "Митя Степанов - великий репортер, я убежден, что после института он сделается звездой" (имя Михаила Кольцова тогда еще не произносилось вслух), "Левон Кочарян - самый замечательный парень, какой только есть, он вообще гений, он всесторонен, а его главный талант быть другом".
Санька всегда помнил, как на дне рождения у Льва Меломанова, в Покровском-Стрешневе, отец произнес тост:
– Молодой грузин, гуляя по развалинам старинной крепости, забрел на кладбище. Тишина там была, только сухо стрекотали кузнечики и налетал порою сухой, горячий ветер. Молодой грузин ходил среди надгробий и читал надписи. На одном камне выбито: "Шота, родился в тысяча восьмисотом году, умер в восемьсот девяностом, жил на земле двенадцать месяцев"; на другом: "Серго, родился в восемьсот десятом, умер в восемьсот тридцать шестом, жил двадцать шесть лет"; на третьем: "Акакий, родился в восемьсот пятом, умер в девятисотом, жил на земле пять месяцев". Повстречался молодому грузину старый пастух, и обратился юноша к деду с вопросом: "Ответь мне, уважаемый, отчего такие странные надписи на здешних надгробьях? Человек прожил чуть не сто лет, а написано - всего пять месяцев?" Старик ответил: "Юноша, в нашем крае возраст человека определяется не по тому, сколько лет он провел на земле, а по тем мгновениям, что он отдал дружбе". Так выпьем же за дружбу, Левушка и Сережа Новиков!
Санька долго раздумывал над отцовским тостом, а потом однажды сказал:
– Па, а все равно не выходит... Отец удивился:
– О чем ты?
– Помнишь, ты про грузин рассказывал, которые дружат?
– А как же.
– Так вот, не мог Серго прожить двадцать шесть лет.
– Почему?
– А спать-то он должен был? Во сне ведь нельзя дружить!
– Можно, сын. Если ты ложишься спать, зная, что есть у тебя
друзья, то и во сне ты будешь с ними и проснешься счастливым.