Пересечения
Шрифт:
Борисов сколотил вокруг себя коллектив единомышленников, пиратов, умельцев, для который не было ничего невыполнимого, невозможного. А Перевалов вечно жаловался на тупость и бестолковость своих помощников, и постоянно в Северном сетевом районе комиссии разбирали какие-то склоки, дрязги, беспрерывно шли Бушуеву, и в Северянск, и даже в Москву жалобы, а основное дело двигалось со скрипом, с трудом.
У Борисова была уже приличная база, хорошие цехи, южные подстанции как-то незаметно, лет за пять реконструировали, линии привели в порядок, а у Перевалова все наталкивалось на объективные трудности. Ветер рвал провода, ветренский архитектор не давал согласия на отвод земельного участка для базы, подстанции заносило снегом, люди, недовольные отношением к себе, условиями труда и быта, уходили. Перевалов горел на работе, чернел и еще более худел, хотя и так скулы
…Борисов спокойно докуривал свою сигаретку, с сожалением поглядывая на исполняющего обязанности главного инженера. Ему самому не единожды приходилось оставаться и за главного и за директора, вся эта кухня была ему знакома, но он считал, что такой тон разговора, как у Гусина, применим только дома, да и то в праздничные дни. Он хорошо знал Северный сетевой район, считал Перевалова неспособным руководить коллективом и полагал, что главному инженеру со строптивым подчиненным нужно говорить короче и решительней. К его удивлению, Гусин закончил разговор с Ветреным почти так, как закончил бы и сам он:
— План вам скорректируют в два счета. А людей срочно готовьте. И хороших людей, плохих не спихивайте, алкоголиков выставлять не надо… Да-да, у вас плохих нет, я знаю. Но если ваши сорвут выступление команды, отвечать будете вы. Все, Иван Николаевич.
Борисов незаметно улыбнулся. Гусину он симпатизировал за его прямоту и принципиальность, за то, что релейщик всегда имел свое мнение и не боялся его отстаивать, за то, что не уклонялся от риска, ответственности. Правда, слишком уж интеллигент и спиртного в рот не берет. Но люди не без странностей. У каждого свои заскоки. У Гусина — упражнения йогов. Ну и пусть себе упражняется, обойдемся в компании без индейцев.
Снова трещал концентратор, звякал городской телефон, просовывала в дверь кабинета голову Валечка, спрашивала и впускала посетителей. Борисов включился в эту телефонную скачку, тоже отвечал, что Бушуев улетел, а Цветалов в больнице, пока наконец не сообщил диспетчер, что Ми-8 вышел из Репекваама, через десять минут сядет, нужно ехать на полосу.
— Валечка, остаетесь на посту. Все на фронте. Если сильно будут требовать начальство, подключайте Степана Григорьевича и Филькинштейна.
Борисов сам вел газик, вел как всегда лихо, на полном ходу разъезжаясь со встречными впритирочку, а улицы в поселке немощеные, побитые, в ухабах. Гусин упирался ногами в пол машины, а правой рукой уцепился за скобу на приборной доске, но все равно его мотало на сиденье и валило то на дверцу, то на водителя.
— Антон Федорович, рация работает? — спросил, чтобы что-то сказать, Гусин.
— А как же! М-машина — района, а не дирекции.
С тех пор как Борисов стал начальником района сетей, появилось и стало нарастать тихое и упорное соперничество района с дирекцией. Во-первых, многие в поселке по старинке шли к Борисову, а не в дирекцию решать вопросы чисто сетевые. Оказывались обойденными директор и главный инженер со своими службами. И если у Перевалова это смягчалось удаленностью, плохой связью, срочностью проблем, то Борисову совсем нетрудно было бы отвечать; «Идите к Бушуеву, к Цветалову — в дирекцию», тем более что дирекция была совсем рядом, на соседней улице. Но отвечать так Борисов не собирался. Он был в состоянии правильно и без ущерба для предприятия решить вопрос, да и самолюбие не позволяло ему отсылать людей куда-то, к кому-то, если он сам, Борисов Антон Федорович, хозяин, пусть умирающей, ДЭС, начальник района высоковольтных сетей, мог, не сходя
Как бы там ни было, получилось, что на предприятии два руководителя. И директор и начальник сетевого района могли решить вопрос внутрипоселковой электрификации, и тот и другой имели власть над людьми и распоряжались материальными ценностями. Субординация требовала, чтобы начальник района согласовывал все свои действия с директором, а Борисов просто ставил в известность Бушуева о сделанном. Иногда действие нравилось директору, а иногда он считал, что вопрос следовало бы решить иначе. Однако спорить, требовать, настаивать оказывалось поздно, ибо после боя кулаками не машут. Заставить же Борисова изменить свое решение Бушуев не решался, понимая, что самолюбивый Борисов воспримет такое требование как оскорбление. И хотя незаменимых людей нет, но ставить на место Борисова было некого, да и ни к чему: район работал хорошо.
У Борисова был ГАЗ-69 и у главного инженера ГАЗ-69. У Борисова машина ездила, несмотря на лихость водителя, ломавшего вечно рессоры на ухабах летних дорог и трещинах зимника, а у главного инженера газик вечно стоял в ремонте из-за отсутствия запчастей. Борисов доставал запчасти благодаря своему авторитету, знакомствам, деловым связям. А главный ожидал поставок по заявкам, ждал упорно и долго, а машина стояла, и надо было просить Борисова довезти куда-то, подъехать.
В директорской «Волге» стояла рация, но по ней мог связываться с диспетчером лишь начальник связи, низенький лысый толстяк с орденскими колодочками на груди и виноватыми грустными глазами на добродушном лице. «У меня опять не работает радио», — говорил Бушуев с возмущением, вызвав к себе в кабинет начальника службы связи. «Сейчас посмотрим», — отвечал связист. Смотрели, пробовали, все получалось хорошо и исправно. Стоило же «Волге» отъехать на километр от дирекции, вызвать диспетчера директор уже не мог. У Борисова рация работала постоянно и на предельных расстояниях.
В дирекции кабинеты начальников служб были тесными, душными, выходили на сумрачную северную сторону, а у Борисова в районе был кабинет просторней и светлей директорского, пол покрыт паркетом, а не линолеумом.
Дело шло к конфликту. Борисов это понимал и все же продолжал свою политику соперничества.
— Первый, Первый, вас вызывает Двадцать второй, — проговорил Гусин в микрофон.
— Первый слушает, — отозвался диспетчер.
— Гусин говорит. Мы с Борисовым уже на полосе. Вертолет садится, кажется, наш. Газик останется у вокзала, проследите.
— Хорошо, Василий Романович, понял вас.
— Если до восемнадцати мы не успеем вернуться, сообщите, пожалуйста, нашим женам, что задержались.
— Ясно, Василь Романович.
— Спокойной смены. Если что — за меня останется Марченко, к нему обращайтесь.
— Понял все, спасибо.
Зеленый Ми-8, поблескивая выпуклым носом в переплете металла, садился решительно и быстро. Пыль и мелкие камни разносило вихрем во все стороны. Группу людей, ожидавших у штакетника, отгородившего аэродром от поселка, обдало мусором и пылью.
Пару лет назад на эту полосу садились самолеты, даже рейсовый Ил-14 из Северянска. Были здесь службы, склады, жилье. Но подходы к аэродрому даже по северным меркам, даже для первоклассных пилотов оказались чересчур тесными, короткая взлетная полоса упиралась в речушку, за которой стояли «шхуны» поселка и две высокие градирни ДЭС. А поселок рос и требовал все больше и больше грузов, и в тридцати километрах от Знаменитово вырос новый аэропорт Репекваам, по имени оленеводческого совхоза, рядом с которым сооружалась новая взлетная полоса для больших машин. В Репеквааме, который в отличие от совхоза стали очень скоро называть просто «аэропорт», принимали и Ан-24, и Як-40, и тяжелые Ан-12. Знаменитово получил прямые воздушные связи с материком. А на старой взлетной полосе, зажатой подковой растущего райцентра, садились теперь только вертолеты. Да и то поговаривали, что и эту роскошь запретят: слишком рьяно лезли под винтокрылые машины отчаянные северные пассажиры, слишком торопились шоферы с грузами. Кажется, Знаменитово еще одним качеством станет походить на материковский город: добраться от аэропорта в поселок окажется трудней, чем долететь по воздуху до Репекваама через сотни километров белого безмолвия.