Пересекающиеся параллели
Шрифт:
– Не знаю, но обязательно это исправлю. Слушай, Лиза, панику не поднимай, если вдруг тебе позвонит кто-то из её родных или близких, просто скажи, что отошла, а телефон… - он попытался придумать, что могло случиться с мобильником.
– … уронила в воду?
– Можно и так. Поняла?
Она переступила с ноги на ногу, но неуверенности в глазах уменьшилось:
– Если к полуночи Улька не вернётся, я начну всех обзванивать.
– Идет, - в куртке было жарковато, но Лебедев не особо обращал на это внимание. – Она точно не говорила, куда пойдет?
– Нет…
Очень хотелось спросить про
– Значит, договорились.
Хотя её отсутствие пока и не было совсем уж пугающим – мало ли куда могла пойти, может, в магазин забежала, но спокойнее не становилось. И вряд ли она могла застрять в этом магазине на несколько часов.
Только бы она сама не поехала выяснять, причастен этот их с Игорем знакомый или нет… Потому что если да – он, Андрей, после того, как найдет, выпорет её собственноручно.
Глава 18
«Одиночество и ощущение, что ты никому не нужен – самый страшный вид нищеты»
Мать Тереза
Кровь шумела в ушах так, что было больно от одного только этого звука. Как будто что-то мерно и неотвратимо накатывает. И эти красные всполохи под веками… Но поднять их было неимоверно сложно. Это как открыть ржавые гаражные ворота, настолько изъеденные коррозией, что на петли страшно и смотреть, не то, что касаться.
Под щекой было что-то мохнатое и колючее, неприятно натирающее кожу. Почему-то первой ассоциацией были паучьи лапки…
Именно это и заставило Улю если не очнуться окончательно, то хотя бы частично прийти в себя. Она лежала навзничь на старом продавленном диване. Уж это она могла понять даже в таком состоянии – прикрытые только вытертой обивкой пружины неприятно впивались в тело, но это было минимальным неудобством.
Та самая шершавая ерунда оказалась старым и колючим от времени и собственной природы пледом. Яркие красно-зеленые нити ткани вызывали ещё большее головокружение и тошноту. Девушка судорожно сглотнула, пытаясь согнать противный горько-кислый привкус с языка, но помогало слабо. А когда зажмурилась, дурнота накатила с новой силой, заставив сдавленно застонать и попытаться подняться.
Руки, которых она почти не чувствовала, оказались чем-то связаны за спиной. Ноги, правда, свободны, но слабость была такой, что Уля при всем желании вряд ли смогла бы доползти до порога комнаты. Самой обычной, немного обшарпанной и какой-то неуютной, но сейчас она казалась огромной, а противоположная стена с темнеющим проемом в коридор – недостижимой.
Глаза сами собой закрывались, хотя Ульяна упорно пыталась проснуться. Если не получалось приподняться, значит, нужно попробовать скатиться. Может, усевшись на пол,
Странно, почему она не помнит, как попала сюда? Воспоминания вообще были похожи на стопку отсыревшей бумаги – когда Уля пыталась отделить одно и сосредоточиться на нем, слипшиеся листы тянулись один за другим, расползаясь под пальцами, мешая понять и путая мысли.
Почему-то ярче всего она помнила Андрея. Неужели это он привез её сюда? Зачем? и что это вообще за место? И почему связал её?
Язык казался шершавым и распухшим настолько, что почти не помещался во рту, мешая позвать на помощь. Да и стоит ли звать? Вряд ли тот, кто связал её, хотел, чтобы она привлекала внимание.
От удара бедром о жесткий пол Ульяна снова вскрикнула, не сдержав слез. Это оказалось больно, да и просто неожиданно. И от самого удара, и от того, что именно в этот момент почувствовала свои руки. Запястья горели огнем, словно были связаны каким-то раскаленным прутом, а при малейшем повороте головы начинала болеть шея.
Нет, она тут точно ни разу не была, но тогда откуда ей знакома эта комната? Вялая заторможенность отступала очень медленно, а не прошедшая до конца тошнота заставляла медленно дышать через нос и стискивать зубы. Несмотря на сонную одурь и накатывающую волнами головную боль, Уля прекрасно понимала, что происходит что-то очень нехорошее. Потому что ничего позитивного в таком состоянии не могла найти при всем желании. И все равно самым страшным почему-то виделось, что её сейчас стошнит. Глупость, наверное, но это позволяло концентрироваться хоть на чем-то.
А ведь стены точно знакомые, хотя в мутном неясном свете так сразу и не разглядишь… И эти линялые песочные оттенки и старенький «Велс» на тумбочке, накрытый сверху старомодной вязаной салфеткой. Кружево пожелтело и вытянулось на одну сторону, перекосив рисунок, и теперь было не круглым или овальным, а в форме эллипса.
Надо же доделать тот чертеж, в понедельник отдавать его второкурснику, а она до сих пор не закончила… Придется сидеть за ним, вместо того, чтобы пойти с девочками гулять, как они планировали. Девочки… Они же не только с ними хотели… Ещё напросился Мишка и…
– Леша.
Голос был хриплым, больше похожим на карканье, но произнесенное вслух имя заставило сразу все вспомнить. Все мысли и образы накатили спутанным комом, только усилив давление на виски, но зато теперь голова соображала намного яснее и четче.
И все, что произошло до этой давящей вязкой черноты, из которой она пыталась выбраться, пребывая в полусне, тоже припомнилось.
Звонок Светлане Марковне, как её тезка бегала за Улиными вещами…
Темный кожзам сиденья маршрутки, который девушка рассматривала, когда ехала к Лешкиному дому…
И все эти мысли про его причастность. Дом его родителей, расположенный в одном из последних оставшихся в черте города частных секторов, и высокие окна, удобно выходящие почти на саму улицу – узкий палисадник можно было перемахнуть одним прыжком, сразу преодолев и забор. Лешка ещё рассказывал им, что именно так он в старших классах школы убегал гулять. Достаточно было пожелать спокойной ночи, закрыть комнату и потихоньку выскользнуть в окно. Может, родители и знали, что ребенок вечера проводит все дома, но ни разу ему об этом не говорили.