Пересмешник. Всегда такой был
Шрифт:
— Что-то ты быстро, — усмехаясь.
— Ну, они сами уснули.
— Угу… а может, ответишь, пока тут все девочки, — подмигивая старшей дочке, — почему твоим сыновьям нельзя и половины из того, что можно дочерям?
— Эм… они же мужчины…
— Имей совесть, им четвёртый год только…
— Вот!
— Девочке, значит, дисциплина не нужна?
— Не-а, — слишком наглые усмешки.
— Вот скажи, пожалуйста…
— Пожалуйста.
— Я просила тебя? Просила?
— Да что я сделал? — феноменально наглые усмешки.
— А кто всё утро проспал, выдав дочери соску? Да ещё уложив её в свою постель, а?
— Без понятия… о чем ты? — подходя ближе, — я решительно не понимаю, о чем ты… — оставляя лёгкий поцелуй на шее, — совсем не понимаю… но предложение про постель мне понравилось…
— Кхе, кхе, — демонстративно, — тут несовершеннолетние вообще-то, пойдём Милана, — поднимая малышку, придерживая бутылочку с молоком, — а то совсем уже… — и из коридора, — всё! Можете целоваться!
— Слышала, можно… говорят.
— Можно.
— Привет.
— Привет.
— Как ты?
— А ты? Подожди, потом, — накрывая губы, дразня, обещая, — я скучал… Сегодня ночью я намерен показать тебе, как я скучал…
— Как? — руки забрались под шорты, пока зубы слегка прикусывали плечо.
— Неприлично… всё, не дразни меня, полный дом несовершеннолетних, которым совсем не обязательно знать, как отец любит их мать.
— Не дразню, да, кстати, пока тебя месяц не было, Колёк три раза звонил.
— Ладно…
— Так как съездили-то?
— Отлично, только я по вам скучал… что-то совсем сентиментальный становлюсь.
— Брось, Лада заслуживает
— Да… так и есть. А что Колёк?
— Ну, он спрашивал что-то о переговорах по поводу той дробилки.
— Понятно.
— Пойдёшь, значит, переговариваться?..
— Не сегодня, сегодня у меня планы на тебя, — ох уж, эти похотливые пересмешки.
— Не заговаривай мне зубы, ты знаешь, как я отношусь к этим вашим… переговорам.
— Брось, я всего-то разок переговорил лишку.
— И я в этот разок чуть не родила раньше времени, когда мальчишки прыгали по тебе с криками: «Ула, папаська умел!»
— Папаська не будет больше умилать.
— Потому что мамаська очень злится на папаську, когда он умилает.
— Ну ладно, ладно… ты же знаешь, я больше так не буду, чуть-чуть только, в меру.
— В меру.
В их жизни всего было в меру.
В меру детских болезней. В меру обид и слез лёгкого разочарования. В меру обгоревшей кожи. В меру беспорядка в огромном доме. В меру отращённых кудрей Вадима, и только он знал, что лёжа ночью, слушая, как прошёл день у его большой семьи — невероятно приятно, когда тонкие пальцы пробегаются по кудрям, пока не тянут на себя с силой и словами: «не заставляй меня быть неприличной». В меру ссор и в меру примирений, в меру разбитых коленок и в меру игрушек.
Не в меру было одно — Любовь, однажды нашедшая своё место под низким южным небом, не самая удобная, обгорающая на солнце, — именно эта любовь составила основу существования Алёшки и Вадьки на берегу большой реки, где вдали переваливаясь боками проплывали баржи….
Конец.