Переспать на удачу
Шрифт:
– Отношения? Нет, мама.
– Не спеши, сынок, подумай хорошенько.
– О чем мне думать?
– Он может тебе многое дать.
– Что он может мне дать теперь? Мне от него ничего не нужно!
– Ты мог бы поехать в Америку...
– Ага! Всю жизнь мечтал! А тебя тут одну бросить. Не надо злить меня, мать!
– Сережа...
– мать не выдержала и расплакалась.
Сын встал, обнял ее и стал утешать подсмеиваясь:
– Ага. Уехать. Тебя тут одну бросить. Размечталась. Ты от меня так легко не отделаешься.
– Сережа...
– ее улыбка сквозь слезы была счастливой, до этого момента она в глубине души боялась.
–
Плакать перестала, успокоилась, снова сели за стол. Взяла кота на руки, потом все-таки выдала:
– Сережа... не надо его ненавидеть...
– Пусть не лезет к нам, и никто его не будет ненавидеть, - сказал сын, и мать поняла, что разговор окончен.
Они разошлись по своим комнатам, и в кухню Майя снова зашла уже перед сном. Налила себе стакан воды, не включая света, выглянула в окно. Да так и замерла, не донесши стакан до рта. В пустом ночном сквере на скамейке сидел он, Владька Марченков.
***
Да он выпил, прилично выпил, потом пошел пройтись. И незаметно для себя опять оказался в сквере перед ее домом. Раз уж пришел, оставалось только присесть на скамейку и пялиться на ее окна. Владу хотелось подняться и сказать ей... Да, ей... Что это несправедливо... Черт бы ее побрал... Никто его не любит...
Мужик выпил лишнего, и теперь бормотал себе под нос какую-то одному ему понятную мешанину:
– Алька! Где тебя носит... Не хочет... Двадцать лет не вспоминал о ней! Заделал ей ребенка и свалил! Я не знал! Не знал! Я не знал... Я знал... Знал...
Он закрыл лицо руками, тяжело дыша и пытаясь успокоить что-то, странно болевшее внутри. Душу, наверное. Боль прорвалась сквозь пальцы тихим стоном.
Прохладный ночной воздух постепенно вернул ясность сознания, хмель отступил, стало холодновато. Пора домой. Глупость какая, сказал бы кто, что он на старости лет будет вот так, как малец под окнами околачиваться, ни за что не поверил бы. Много еще обиженных пьяных мыслей вертелось в голове, и чувствовал мужчина себя очень тоскливо. Сегодня ему впервые было по-настоящему больно.
***
Она смотрела на него из окна и думала, думала.
Повела плечами. Да уж... Когда тебя не желает признавать твой ребенок... Невольно представив себя на его месте, женщина ужаснулась. Никому не пожелаешь такого.
Майе вдруг показалось, что она чувствует его боль.
Боль.
Она хорошо знает, что такое боль. Сейчас она только кажется уверенной и непреклонной. Внутри боль. Сомнения и горечь воспоминаний. И страх перед будущим. И черт побери! Глупое бабское желание пожалеть его! Надо же! Увидела, как он 'страдает' и все! Размякла! Пожалеть его, пригреть... Как же... Таких нельзя жалеть.
– Воспользовался однажды и бросил. Сделает это еще раз. Ты посмотри на него, глупая ты баба. Ты посмотри, он же не угомонился, все хочет от жизни свой приз получить. Ты его еще котлетами накорми! Ненавижу!
Она резко задернула жалюзи, чтобы не видеть. Зло выплеснула в раковину воду из стакана и вышла из кухни.
– Ненавижу, - процедила сквозь зубы.
Вот только слова эти были обращены совсем не тому грустному мужику на скамейке. А себе, себе бестолковой, жалостливой дуре.
Глава 12.
Теперь он мозолил ей глаза. Сидел,
Хорошо, что после вечера настает ночь, а за ночью - утро. Утром надо идти на работу. И это замечательно, потому что иначе мы бы закисли в своих проблемах, а так, оправляясь на работу, можно оставлять домашние неприятности дома и наоборот. Майя Михайловна последние насколько дней была несколько мрачна и напряжена. Может кому-то и безразлично, но друг распознает, когда нужно проявить заботу. А Филипп Рудинский был ее другом. Он был моложе Майи лет на десять, но для молодого мужчины не совсем обычный. Не то, чтобы его не интересовали женщины, просто далеко не все его могли заинтересовать, и ценил он в них не сексапильность, а ум и сердце. Майя говорила, что он просто не встретил еще свою родственную душу, а тот скептически улыбался. Был Филипп высокий худой, сутулый, но жилистый, и вероятно, даже сильный. Никто никогда не знал его с этой стороны. В общении сухой и резковатый, женатый на науке, про таких говорят. Но если приглядеться, даже красивый, особенно глаза, светящиеся, умные и ласковые, когда на студентов не смотрят.
Так вот, посмотрев на Майю Михайловну несколько дней, Филипп не выдержал:
– Что у тебя стряслось. Последнее время на тебе лица нет.
Она махнула рукой:
– Так... Прошлое догнало...
– И?
– И не знаю, что делать...
– Ну, мадам Сухова, если Вы доверите мне Вашу тайну, мы могли бы проанализировать. Сама знаешь. Это же старо как мир: не понимаешь сам - начни объяснять студенту. И все сразу станет ясно.
Она невесело хмыкнула.
– Я серьезно, Майя. Расскажи, легче станет
Посмотрев на него с сомнением, женщина отвернулась, потом подумала, что может и стоит рассказать. Свежий взгляд все-таки...
***
От покойных бабушек помимо наследства бывает еще и совершенно неожиданная польза. Например, то, что все документы на въезд еще действуют, надо только билет купить, и можно лететь в родную Рашу.
Если бы Марченков не был так удручен своими неожиданно вылезшими семейными проблемами, он может и оценил, что приезд семейства Беспольских напоминал скорее старый добрый водевиль с некоторым трагическим уклоном, или даже небольшой шпионский роман. Сперва прилетел в страшной спешке, словно за ним черти гнались, сам глава семейства, вслед за ним понятно за кем погнавшаяся жена. А уже за ними дочь с важной миссией - проследить, чтобы предки не наломали дров! Хорошо, что хоть у кого-то еще голова варит. Да, Влад бы посмеялся, если бы не был так печален.
***
Впрочем, то несчастье, что постигло Вдадьку Марченкова тоже иначе, чем мелодрамой не назовешь. А что удивительного, человек уже смирился с холостяцкой жизнью, цинично плевать хотел на всякие там очаги, и вот вам. Просто зашел на это... на удачу... короче. И тут выясняется... Кошмар...
То, что Владислав узнал, полностью перевернуло его мир и заставило на всю прошедшую жизнь взглянуть по-новому. А этот новый взгляд заставлял его чувствовать себя таким дураком... Как будто глаза вдруг открылись и он увидел себя голым и жалким, сидящим в дерьме у всех на виду. И что самое обидное, он сам себя в эту грязь и загнал. За эти несколько дней он столько чего передумал, переосмыслил.