ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
Шрифт:
Но вскоре стала намечаться иная опасность. Как быть с теми, кто вроде бы уже находится в сфере влияния и ответственности Церкви, но не испытывает достаточно энтузиазма в достижении ее идеалов? Как быть с людьми, у которых «нет органа, которым верят» [193] ?
И здесь легко встать на путь насилия: как бы ни было тебе непонятно, неприятно, тяжко то, что предлагают тебе церковные правила, ты обязан их исполнять. Иначе…5
И постепенно в общественном малорелигиозном большинстве копится протест против того, что они воспринимают как «навязывание». И тогда начинаются взрывы.
193
Это было сказано по поводу Льва Толстого человеком, близко знавшим его; отзыв процитирован
Итак, на пороге третьего тысячелетия христианской истории перед нами вновь встает вопрос: как Церковь может увлечь Евангелием большинство? Зажечь своей верой меньшинство — возможно. Добиться пассивного согласия большинства, используядля этого авторитет государства — тоже можно. А вот удастся ли нам это сделать без помбщи светской власти? Вопрос открыт.
Другая перемена в современной церковной жизни — это изменение женской роли в церковной жизни. Женщины всегда были большинством в Церкви. Но это было молчащее большинство. «Высокая культура» — то есть культура школ и храмов — была мужской. Сегодня же появилась женская церковная литература. Женщины стали преподавателями богословских дисциплин [194] .
194
Подробнее см. главу «Женщина в Церкви» в моей книге «Церковь в мире людей».
Вторая значимая перемена — изменилась церковная молодежь.
Признаюсь: побаиваюсь я современных семинаристов. Сегодня впервые за 2000 лет мы, преподаватели духовных школ, учим своих студентов навыкам рациональной критики религиозной веры.
В семинариях XVIM-XIX веков (а раньше их в православии просто не было) ребята просто зубрили формулы. В лучшем случае — учились понимать их смысл [195] . Семинарии XX века учили защищать свое, но там и заикнуться нельзя было о критике большевицкой веры.
195
«Еще когда мы учили катехизис митрополита Филарета в школе, то приводимые тексты никогда не действовали на нас убедительно. Например: Бог вездесущ. Откуда видно? И тотчас приводятся слова Псалмопевца: «Камо пойду от духа Твоего? И от лица твоего камо бежу» и т. д. Вопрос «доказан» и исчерпан» (Митрополит Вениамин (Федченков). О вере, неверии и сомнении. СПб., 1992. С. 50).
Сегодня же за стенами семинарий наших выпускников ждет мир, в котором изобильно встречаются секты и суеверия (в том числе и православного происхождения). И тут надо уметь не хлопать дверь. Не возводить молитвенные очи к небу, а спокойно и аргументированно разбирать нагромождение мифов.
Значит, семинаристов необходимо готовить к защите Православия от критики со стороны самых разных идеологий. И это в свою очередь означает, что они сами должны быть способны критическим взором посмотреть на мифологические построения сект.
Они должны уметь критиковать секты не только с точки зрения соответствия православным нормам веры, но и с точки зрения здравого смысла, общечеловеческой этики, науки, общественной пользы или вреда, соответствия тем или иным действительно авторитетным текстам религиозных традиций…
Надо готовить семинаристов к встрече с неимоверным количеством различных сектантских, оккультных и паранаучных представлений, заполнивших собой массовое сознание. Плюс к тому нужно уметь сопротивляться модным поверьям в самой церковной среде (будь то страх перед ИНН или желание видеть в лике святых Григория Распутина).
Значит, семинарист должен уметь найти рациональные аргументы для критики предмета веры его собеседника. Значит, рационально-критическое начало расширяет свое присутствие в системе его образования и усвоенных им навыков.
А
Человек, наученный сторониться современных апокрифов, знающий, как сегодня создаются псевдоцерковные легенды (про «святого старца Григория Распутина», например) — сможет ли он сохранить благочестивое отношение к традиционным Житиям? Одно дело — мир «предварительной цензуры». Это тот мир, в котором богослов-цензор отсеивает апокриф еще до его публикации. Тут его критика остается в предельно узком кругу. Одно дело критиковать рукопись. Другое дело — гласно критиковать уже опубликованный «житийный» текст, сопровождаемый иконографическим изображением новоявленного «старца» и даже «акафистом» ему…
В этом случае в сознании многих людей может пасть психологический барьер: оказывается, не все, написанное на церковно-славянском языке и окруженное нимбом, и в самом деле церковно и свято.
У нас сегодня свыше 5 ООО семинаристов. По закону больших чисел с ними может произойти все что угодно. Кто-то пойдет одним путем, кто-то совсем другим, кто-то воспитает в себе надлежащее чувство меры и такта. Но кто-то из тысяч семинаристов этого точно сделать не сможет. И начнет копиться масса богословски образованных людей с желанием что-то всерьез изменить в церковной жизни и вере. Появится группа людей с добротным богословским и церковно-историческим образованием, но контуженная порядками бурсы. Без теплого внутреннего чувства к Церкви их знания могут быть приложены к ее критике и к ее перекраиванию под их представление о том, «как надо».
Оттого одна из перспектив церковного развития в XXI веке для меня выражается вопросом — «Как скоро имя диакона Андрея Кураева станет в глазах семинаристов символом отсталости и мракобесия?». Я понимаю, что без перемен в отношении к светской и молодежной культуре не обойтись. Но где пределы этих перемен? Будут ли они затрагивать более глубокие слои собственно церковной жизни и веры? Нетрудно сдвинуть с места вагонетку. Сложнее ее затормозить. Революции обычно заходят гораздо дальше того, о чем мечталось их инициаторам. «Есть у революции начало, нет у революции конца».
Да и семинаристы сегодня другие. В советские годы юноша, поступавший в семинарию, совершал поступок: бегство из «зоны». Он, правда, попадал в такое пространство, в котором его свобода также была изрядно ограничена. Игумен Никон (Воробьев) так оценивал семинарские порядки 60-х годов XX века: «Я считаю преступлением со стороны "старших", что они без испытания, без указания пути принимают в монашество поличным расчетам. Уверен, что они этого не сделают по отношению к собственным детям, а чужих не жалеют… Это — плод ложной постановки духовной школы. Взяли механически внешний строй старой школы без его достоинств, без его опытных и образованных преподавателей, без учета нынешних обстоятельств — и спокойны. Даже отношение к учащимся как к лагерникам, а не свободным живым личностям, которым надо всячески помочь утвердиться прежде всего в вере, в живой вере в Бога, а не требовать знания на память кучи сырого материала. Доходит ли, не говорю — до сердца, а даже до ума хоть один предмет? Делается ли он своим для учащегося? Сомневаюсь. Это куча фактов, сырой, непереваренный материал. Хуже того. При малой вере рассмотрение «лжеименным» разумом духовных истин приводит к «снижению» значения этих истин. С них снимается покров таинственности, глубины Божественной мудрости. Эти истины делаются предметом «пререкания языков», чуждым для души учащихся. Вера слабеет и даже исчезает… Все надо бы переделать, начиная с программ и кончая администрацией, даже помещениями. Скажут, не такое теперь время. Пусть всего нельзя сделать, а кое-что можно. А главное, всем надо бы иметь в виду эту цель, что можно — с своей стороны делать, а о прочем скорбеть. Тогда само собой и отношение к учащимся было бы не такое, как теперь, а как к живым душам, перед которыми все, начиная с ректора и кончая прислугой, должны были бы считать себя должниками, не могущими выплатить свой долг» [196] .
196
Игумен Никон (Воробьев). Нам оставлено покаяние: Письма. M., 1997. С. 298, 319,347.