Переступить себя
Шрифт:
— Я приехал посоветоваться с вами, Елена Юрьевна. И кое-что, конечно, выяснить. Разрешите присесть? Благодарю… Будьте добры, покажите, пожалуйста, любое платежное требование, подписанное вами.
Из кипы бумаг она взяла одну и протянула Коневу, сказав, что подписала ее десять минут назад. В свою очередь Александр Григорьевич дал ей обрывок платежки, побывавший на экспертизе, и акт экспертов.
Сколько бы женщине ни было лет, почерк ее за редчайшими исключениями остается четким, округлым, с милой детскостью в написании крупных букв. Именно такой и была, подпись Елены Юрьевны на поданном ею документе:
— Странная платежка, — Хабарова вертела обрывок в руках, пытаясь даже рассмотреть его на свет. — Подпись не вся, но она моя, Александр Григорьевич.
— Ваша, — подтвердил Конев. — Почитайте акт экспертизы.
Хабарова прочла его, улыбнулась.
— Воистину: в огне не сгорит, в воде не утонет. Теперь мы можем легко найти первый экземпляр этой платежки.
Она по телефону дала задание сотруднице и, положив трубку, сказала:
— Боюсь быть назойливой, Александр Григорьевич, а спросить не терпится.
— Отвечу… Убийца вытер руки о первые попавшиеся бумаги и хотел их сжечь. Но что-то помешало ему. Тогда он сунул их в мешок. — Об Ивановом ведерке Конев решил умолчать. — А мешок утопил в ерике.
— О господи! — сказала Хабарова тихо. — О господи!
Вошла девушка в яркой и пестрой, как купол парашюта, юбке-колокольчике, положила на стол листок. Разглядела лицо своей начальницы, и светлые бровки ее удивленно взлетели вверх.
— Ступай, Валя, спасибо, — сказала Елена Юрьевна. — Платежка, Александр Григорьевич, исходит из СМУ-1 «Волгоахтубстроя». Это — на Трусово.
— На Трусово? Но там же есть свой банк!
— Конечно. Однако предприятие, которому это СМУ заплатило две тысячи пятьсот рублей, — у нас, в Икряном.
Она толково и кратко объяснила ему систему взаимных банковских расчетов.
— Не нравится мне кое-что в вашей епархии, — выслушав, сказал Конев.
— Что именно, Александр Григорьевич?
— Я считал, что финансисты особенно строги к учету денежных документов. Неужели у вас нет инструкции, которая бы определяла количество выписываемых платежек? Ведь получается, что одна из них оказалась лишней и превратилась в путешественницу. Почему это стало возможным?
— А потому, что инструкцией предусмотрена и такая вещь, как авизовка…
Хабарова опять сумела кратко и толково объяснить, что это значит, и закончила с чуть заметной иронией:
— Не окажись лишнего экземпляра, вы, Александр Григорьевич, не получили бы возможность проследить его путь. А насколько я понимаю, это для вас очень важно.
Конев рассмеялся.
— Ну хорошо, — сказал он, — вот мы и подошли к главному. Имеются три финансовые точки — Икрянинский банк, Трусовский банк и Трусовское СМУ, — через которые проходил этот документ. Где мог осесть лишний экземпляр?
— Только у вас на Трусово, в СМУ. Подписав все экземпляры, один я оставила у себя, остальные отослала в Трусовский банк. Мой коллега поступил точно так же. А бухгалтер СМУ, получив эту платежку в двух экземплярах, одну вложил в отчетную документацию, другую — порвал и выбросил в корзину за ненадобностью. Кстати, посмотрим на подпись бухгалтера на моем экземпляре. Вот она: «Л. Бурцева».
«Что такое? — насторожился Конев. — А хорошо ли Сергунцов и его товарищи проверили поэтессу
Взяв со стола акт экспертизы и обрывок платежки, он сказал:
— Видимо, вы правы, Елена Юрьевна. Бурцева порвала этот документ, как ненужный. Но где? На работе? Или сначала взяла его домой?
— А смысл, Александр Григорьевич? Для подделки? Подчистки? Только сумасшедший будет подделывать и подчищать документ, деньги по которому уже перечислены. Нет, тут другое.
— Логично, — сказал Конев. — Почти убедили, Елена Юрьевна.
— Когда-то, — смущенно произнесла Хабарова, — хотела я поступать на юридический. Очень мне нравилась ваша профессия, Александр Григорьевич. Отговорили нерешительную девушку… Да, а почему «почти»? Почти убедить — это ведь, применительно к вашей профессии, совсем не убедить.
— Потому что кто-то все-таки вынес платежку из конторы СМУ. Иначе она просто не оказалась бы там, где ее нашли.
— Тоже логично, — сказала Хабарова. — Тогда открою вам, Александр Григорьевич, маленькую производственную тайну: есть у нас две уборщицы. Сколько раз им выговаривала: «Бабоньки, нельзя брать домой бумаг из мусорных корзин». Винятся, обещают не брать и берут. Зачем? У нас, Александр Григорьевич, все-таки село, а не город, нас русская печь греет… А печку надо чем-то разжечь. Поселок Трусово я хорошо знаю, там отопление не везде паровое. Думаю, что уборщицы Трусовского СМУ тоже этим грешат. С них, пожалуй, и надо вам начать.
Сказав это, Хабарова спохватилась:
— Простите, Александр Григорьевич, я, кажется, начинаю давать советы следствию лишь на том основании, что когда-то мечтала поступить в юридический институт. Ох, как нехорошо… Сама ненавижу дилетантов — и на тебе!
— Почему же, — сказал, улыбаясь, Конев, — совет дельный, мы им воспользуемся. Благодарю вас, Елена Юрьевна. Две минуты я вам все-таки сэкономил, мы уложились в восемнадцать…
Вскоре соседка Акулина Короткова принесла Бурлиным другую новость: освободили начальника автоколонны Виктора Дроботова. В этот раз Акулина пришла вечером. Таня отругала ее: «Ходишь, носишь… а нам-то что? Нам-то зачем знать? И своих забот хватает». Настырная Акулина, что на нее совсем было непохоже, смешалась, ответила: «Человека извели, Таня, ай непонятно? Люди добрые и по сю пору опомниться не могут, а ты? Старушка в земле лежит безвинная, а убивца — на тебе! — отпустили… Жалости, гляжу, нету в тебе, Татьяна». — «Что мне ее жалеть, — сказала Таня, — я про нее раньше и не слыхала. Вот о тебе бы я пожалела». — «Да, уж ты пожалеешь, — засомневалась Акулина, — каменюка холодная». Михаил увидел, как напряглось лицо жены от этих слов, поймал ее беспомощный взгляд, сказал:
— Акулина Степановна, вы больше к нам не приходите. Калитку нашу общую я завтра заколочу.
— Спасибо, Миша, — сказала Акулина вздорным голосом. — А ты, Татьяна, чем мне отпоешь за мою к тебе любовь и потачку?
Она отвернулась. Тогда Акулина поклонилась ей в спину, поклонилась и Михаилу, сидевшему на старенькой кушетке, сказала как ударила:
— Живите!
И открыла дверь. Но уйти ей не дал Колька. Кинулся, повис на шее, целовал… Акулина заплакала. Глянул Михаил на жену — и у нее глаза на мокром месте. Да и ему на своей кушетке что-то стало неудобно…