Пьеретта
Шрифт:
— Ну, брату вашему и в голову не придет такая мысль. Чтобы выведать его тайну, я несколько дней назад сказал ему, что люблю Батильду, — он побелел как полотно.
— Он любит Батильду, — сказала Сильвия.
— До безумия! А Батильда, конечно, гонится только за его деньгами! («Получай, Винэ!» — подумал полковник.) Как же он мог говорить о Пьеретте? Нет, Сильвия, — сказал он, многозначительно пожимая ей руку, — раз уж вы коснулись этого вопроса… (он придвинулся к Сильвии) так вот… (он поцеловал ей руку — ведь недаром он был кавалерийским полковником, неоднократно доказавшим свою храбрость) знайте же, что другой жены, кроме вас, мне не надо. И хотя этот брак может показаться браком по расчету, но, клянусь, я чувствую к вам сердечное влечение.
— Это не брат, а я хотела вас женить на Пьеретте. Ну, а если бы я отдала ей свое состояние… А, полковник?
— Но
— Хорошо, полковник, мы поговорим об этом серьезно, — сказала Сильвия, устремив на него взгляд влюбленной людоедки, который ей самой казался преисполненным нежности. Ее сухие лиловые губы, изобразив подобие улыбки, обнажили ряд желтых зубов.
— А вот и я, — сказал Рогрон и увел полковника, который рыцарски любезно раскланялся со старою девой.
Гуро решил поскорее жениться на Сильвии и стать хозяином в доме, дав себе слово, что в медовый месяц пустит в ход все свое влияние на жену, дабы избавиться от Батильды и от Селесты Абер. На прогулке он сказал Рогрону, что подшутил над ним и отнюдь не притязает на сердце Батильды, да к тому же недостаточно богат, чтобы жениться без приданого; потом посвятил его в свои планы: он, мол, давно уже остановил свой выбор на сестре Рогрона, оценив все ее достоинства и считая для себя честью стать его шурином.
— Полковник! Барон! Да если дело лишь в моем согласии, то брак может состояться, как только истечет положенный срок! — воскликнул Рогрон, радуясь, что избавился от столь опасного соперника.
Сильвия провела все утро дома, осматривая комнаты и прикидывая, хватит ли там места для семейной пары. Она решила надстроить для брата третий этаж, а второй обставить подобающим образом для себя и мужа; но все же она дала себе слово (причуда старой девы), прежде чем принять окончательное решение, подвергнуть полковника испытанию, дабы удостовериться в его чувствах и нравственности. Она все еще сомневалась и хотела убедиться, что между Пьереттой и полковником ничего не было.
Пьеретта спустилась вниз, чтобы накрыть стол к обеду. Старой деве пришлось самой готовить обед, и, испачкав платье, она воскликнула: «Проклятая девчонка!» Ведь если бы обед готовила Пьеретта, Сильвия не посадила бы жирного пятна на свое шелковое платье.
— Ага, явилась, красотка, неженка! Вы точно собака кузнеца, которая спит под грохот наковальни, но чуть звякнет кастрюля — мигом просыпается. И вы еще строите из себя больную, лгунья!
«Вы не сказали мне правды о том, что произошло нынче утром на площади, — значит, вам ни в чем нельзя верить!» — эта мысль сквозила в каждом слове Сильвии и, точно молотом, беспрестанно била по мозгу и сердцу Пьеретты.
К великому удивлению Пьеретты. Сильвия после обеда приказала ей одеться к вечеру. Самому богатому воображению не угнаться за изобретательностью старой девы, когда в ум ее закралось подозрение. Старая дева тогда заткнет за пояс всех политиков, адвокатов, нотариусов, ростовщиков и скряг. Сильвия решила сперва сама все расследовать, а затем обратиться за советом к Вина. Она хотела, чтоб Пьеретта вечером вышла к гостям: тогда по ее поведению станет ясно, сказал ли полковник правду. Дамы де Шаржбеф явились первыми. По совету своего кузена Винэ, Батильда удвоила заботу об элегантности туалета. На ней было прелестное платье из синего бумажного бархата с неизбежной светлой косынкой, в ушах — виноградные гроздья из гранатов в золотой оправе, прическа с локонами, коварная бархотка с крестиком на шее, черные атласные туфельки, серые шелковые чулки и перчатки шведской кожи; при этом — осанка королевы и кокетливость молодой девушки, способные поймать на удочку любого Рогрона. Спокойная и полная достоинства мать ее держалась, как и дочь, с тем кастовым аристократическим высокомерием, которое помогало этим женщинам спасать положение. Батильда обладала незаурядным умом, что подметил один лишь Винэ, после того как дамы Шаржбеф прожили два месяца у него в доме. Когда стряпчий постиг всю глубину ума этой девушки, оскорбленной тем, что красота ее и молодость пропадают даром, полной презрения к людям этой эпохи, единственным кумиром которой являются деньги, и научившейся поэтому многое понимать, — пораженный Винэ воскликнул: «Женись я на вас, Батильда, я мог бы уже и сейчас рассчитывать
В своем желании выйти замуж Батильда не руководствовалась никакими «мещанскими» идеями; она хотела выйти замуж отнюдь не для того, чтобы стать матерью, иметь мужа, — она хотела выйти замуж, чтобы быть свободной, обратить мужа в подставное лицо, называться «мадам», но действовать по-мужски. Рогрон для нее был просто фирмой; она рассчитывала сделать этого глупца депутатом, который бы только голосовал, а душою всего была бы она сама; она хотела отомстить своей родне, не пожелавшей помочь ей, девушке без средств. Винэ немало способствовал укреплению и развитию в ней этих намерений, восхищаясь ими и поддерживая их.
— Дорогая кузина, — говорил он, объясняя ей, как велико влияние женщин, и рисуя возможную для них сферу деятельности, — ужели вы полагаете, что такой в высшей степени посредственный человек, как Тифен, попал бы в первую инстанцию Парижского суда собственными усилиями? Благодаря госпоже Тифен он стал депутатом, и в Париж он переведен тоже благодаря ей. Мать ее — госпожа Роген — тонкая штучка и вертит как вздумается известным банкиром дю Тийе, одним из подручных Нусингена; оба они связаны с Келлерами, а три эти банкирских дома оказывают услуги самому правительству или наиболее близким к нему людям; у этих хищников-банкиров связи со всеми ведомствами, им знаком весь Париж. Почему бы Тифену и не стать где-нибудь председателем окружного суда? Выходите замуж за Рогрона, мы сделаем его депутатом, как только моя кандидатура пройдет по другому избирательному округу — Сены и Марны. Вы для него получите тогда место главноуправляющего окладными сборами — одно из тех мест, где Рогрону потребуется только подписывать бумаги. Если оппозиция возьмет верх — мы будем в оппозиции, а если удержатся Бурбоны — о, тогда мы осторожно соскользнем к центру! Рогрон к тому же вечно жить не будет, вы можете потом найти себе мужа с титулом — словом, добейтесь только хорошего положения, и Шаржбефы нам еще послужат. Жизнь, полная лишений, показала вам, вероятно, так же как и мне, чего стоят люди: ими нужно пользоваться, как почтовыми лошадьми. Мужчина или женщина довозит нас от станции до станции.
Винэ превратил Батильду в Екатерину Медичи в миниатюре. Оставляя дома жену, которая счастлива была просиживать вечера со своими двумя детьми, он неизменно сопровождал г-жу де Шаржбеф с дочерью к Рогронам. Он являлся туда во всем своем блеске — настоящим трибуном Шампани. К тому времени он уже носил красивые очки в золотой оправе, шелковый жилет, белый галстук, черные панталоны, сапоги из тонкой кожи, черный фрак от парижского портного, золотые часы с цепочкой. На смену прежнему бледному, худому, угрюмому и мрачному Винэ явился новый — с осанкой политического деятеля, с твердой поступью уверенного в себе человека и спокойствием служителя правосудия, хорошо знакомого со всеми темными закоулками закона. Небольшая тщательно причесанная голова, хитрое лицо с гладко выбритым подбородком, располагающие к себе, хотя и сдержанные, манеры — все это придавало ему какую-то робеспьеровскую привлекательность. Из него, несомненно, должен был выйти прекрасный генеральный прокурор с опасным, изворотливым, губительным красноречием или же остроумный оратор вроде Бенжамена Констана. Ненависть и злоба, некогда его одушевлявшие, сменились теперь предательской мягкостью. Яд обратился в микстуру.
— Здравствуйте, моя дорогая, как поживаете? — приветствовала Сильвию г-жа де Шаржбеф.
Батильда направилась прямо к камину, сняла шляпу, оглядела себя в зеркале и поставила на каминную решетку хорошенькую ножку — чтобы показать ее Рогрону.
— Что с вами, сударь? — глядя на него, спросила она. — Вы даже не поздоровались со мной? Ну стоит ли после этого надевать для вас бархатные платья…
Она подозвала Пьеретту и отдала ей шляпу, чтобы та отнесла ее на кресло, притом сделала это так, точно бретоночка была служанкой. Говорят, мужчины бывают весьма свирепы, и тигры также; но ни тиграм, ни гадюкам, ни дипломатам, ни служителям закона, ни палачам, ни королям, при всей их жестокости, недоступна та ласковая бесчеловечность, ядовитая нежность и варварская пренебрежительность, с которыми девица относится к другой девице, если почитает себя красивее ее, выше по рождению и богатству и если дело коснется замужества, первенства — словом, тысячи вещей, вызывающих между женщинами соперничество. Два слова. «Благодарю, мадемуазель», — сказанные Батильдой Пьеретте, были целой поэмой в двенадцати песнях.