Переварот
Шрифт:
Происшедшая в ноябре 1918 года в Германии революция не была вызвана, конечно же, альтруистским сочувствием германских пролетариев к пролетариям российским. Просто здесь тоже, как и в России, широчайшим слоям населения война, со всеми её сопутствующими явлениями, стала поперёк горла настолько, что сделалось просто невмоготу.
Однако в Кремле революционные вихри, веявшие тогда в Германии, произвели настолько глубокое впечатление, что там с новой силой уверовали в правильность своего предвидения. Углубляло эту уверенность и то, что практически одновременно произошли революционные события в Австро–Венгрии. Кроме того, в марте 1919 года в Венгрии была провозглашена советская социалистическая республика. Казалось бы, вот она, уже на пороге, мировая революция рабочих и крестьян. И ничего для неё не жаль, а уж тем более, и никчемную отжившую буржуазную государственность. В том числе
Потом мировая революция куда-то исчезла. Но не исчезли ожидания. Ведь вот же она, только что была на пороге.
И снова её призрак забрезжил во время войны с Польшей.
Именно тогда Троцкий призвал «через Польшу распахнуть дверь коммунистической революции в Европе». Именно тогда призвал Тухачевский в своём знаменитом приказе «Вперёд, на Запад! На Варшаву! На Берлин!.. На штыках мы принесём трудящемуся человечеству счастье и мир».
Казалось, всё сказанное разделялось тогда всем большевистским руководством без исключения. Во всяком случае, для беспартийной публики это выглядело именно так. На самом деле, даже и тогда далеко не все деятели партии так уж безоглядно веровали в неизбежность мировой революции. То есть, случись она тогда на самом деле, никто и никак не отказались бы от её поддержки. Произойдёт — хорошо. А вот, если не произойдёт — надо что-то думать, как быть в этой ситуации. Во всяком случае, конечно, не бросать безоглядно все ресурсы на одну только эту цель, как полагало тогда большевистское руководство. Только война, партийная дисциплина, да ещё и непререкаемый авторитет в партии Ленина, ставящего на мировую революцию, заставляли тогда этих людей не высказывать особое мнение по этому вопросу. Потому что вопрос этот носил не тактический, а стратегический характер, был одним из краеугольных камней большевистского учения. Усомниться в нём значило поставить себя вне партии.
Но даже и тогда находились люди, которые могли пытаться остудить горячие головы, бредящие «походом на Европу». В тот момент, когда Красная Армия воевала с поляками ещё только под Киевом, прозвучал, например, такой вот трезвый голос.
25 и 26 мая 1920 года в «Правде» была опубликована статья Сталина «Новый поход Антанты на Россию». Там, в частности, утверждалось:
«…Тыл польских войск в этом отношении значительно отличается от тыла Колчака и Деникина к большей выгоде для Польши. В отличие от тыла Колчака и Деникина, тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость. Его преобладающее настроение — «чувство отчизны» — передаётся по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твёрдость. Отсюда стойкость польских войск. Конечно, тыл Польши не однороден (и не может быть однородным!) в классовом отношении, но классовые конфликты еще не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства и заразить противоречиями разнородный в классовом отношении фронт. Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться…»
Помимо сомнений в целесообразности вступления Красной Армии на территорию Польши, звучит здесь отчётливо и другая нотка. Впервые, осторожно ещё, но было всё же признано, что никакая мировая революция не сможет одолеть такую серьёзную силу, которой является «чувство отчизны». До признания, что силу эту можно использовать и самим, было ещё далеко. Но прозвучало признание могущества этой силы.
Исходя из политической логики, в данном случае можно понять, что Сталин был в подобном настроении не одинок. Иначе сам факт подобного выступления на страницах центрального партийного издания не прошёл бы для него безнаказанным. Да и не в стиле это было Сталина, высказывать истины, которые не принимались бы достаточно ощутимым числом партийцев. Так, судя по всему, и было в действительности. Не могло не быть. Для людей прагматичных, для людей, связанных с жизнью прочнее иных теоретиков, ритуальные песнопения вокруг «мировой революции» не могли не оставаться некой бессодержательной риторикой. А таких людей, как мы понимаем, было немало.
Это признал и тот же Троцкий, обвиняя их в измене идеалам Октябрьской революции. В автобиографической книге «Моя жизнь» он писал о таких людях следующее.
«…Биография Ворошилова свидетельствует о жизни рабочего–революционера: руководство стачками, подпольная работа, тюрьма, ссылка. Но, как многие другие в руководящем ныне слое, Ворошилов был только национальным революционным демократом из рабочих, не более. Это обнаружилось особенно ярко сперва в империалистической войне, затем
Таким образом, нет ничего удивительного в том, что после ухода из политической жизни Ленина всё сильнее и сильнее заявляло о себе то крыло в большевистской партии, которое связывало своё будущее не с мировой революцией, а с будущим своей страны. Страны, которую эта часть большевиков вовсе не желала рассматривать как разменную пешку в большой игре за мировую революцию. Возглавил это крыло Сталин.
Надо сказать, что впервые о возможности победы революции в одной стране упоминал ещё Ленин. Упоминания эти были не очень тогда востребованы, и при общем азарте погони за мировой революцией прошли в то время в большевистской среде практически незамеченными. Но не для Сталина.
Сталин, объявивший себя наследником и учеником Ленина, не мог не пройти мимо этих столь нужных ему упоминаний вождя, которые должны были придать солидную теоретическую основу для резкого изменения курса партии. Уже в 1924 году Сталин во всеуслышание выдвинул теорию, утверждавшую возможность победы социализма в одной отдельно взятой стране.
Вся дальнейшая борьба в партии рассматривается сейчас обычно как борьба отдельных её руководящих деятелей за власть. Да, действительно, борьба за власть безусловно имела место. Но при этом забывается часто более глубокая сущность этой борьбы. Упускается обычно вопрос — а зачем, собственно, нужна была власть этим людям? За обывательским пониманием существа власти теряется понимание того, что боролись между собой революционеры, а значит, изначальные бунтари, пусть и битые жизнью и постаревшие. Боролись политические деятели. Боролись за свои идеи. Боролись за свои взгляды. И только власть, естественно, позволяла эти идеи и эти взгляды претворять в практическую жизнь.
И даже, если кто-то из них и готов был продать эти идеи за вкусную жизнь, то всё равно логика политической борьбы уже не могла оставить их в покое, оставить их в состоянии довольства простыми радостями существования. Дело в том, что за каждым из этих деятелей стояла масса единомышленников, на которую они опирались. И лишь одна только эта масса могла дать и давала им силу и влияние. Даже если кто-то из них и хотел бы уйти от борьбы, то сделать этого никто из них просто так уже не мог. Потому что они были связаны со своими единомышленниками. Потому что их неизбежно связывали с их единомышленниками. Даже при желании вождей уйти как-то от борьбы, сторонники их всё равно продолжали действовать. И вождям волей–неволей приходилось уже следовать за этой борьбой. Так или иначе, явно или тайно.
Так что борьба эта была борьбой не столько персоналий, сколько борьбой интересов различных политических группировок. Вожди революции были в той или иной мере лишь выразителями этих интересов. Другое дело, что таланты и воля этих вождей помогали с тем или иным успехом выстраивать различные политические комбинации. Но обязательно в интересах этих группировок.
При этом всё многообразие столкновений интересов, всё многообразие противостояний и союзов в этой борьбе, сводилось в конечном итоге, в глубине, в самой своей основе, к отношению людей всего по одному вопросу. О возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Считавшие построение это возможным видели единственным средством для этого всемерное укрепление собственной страны. Считавшие такое построение невозможным, видели единственный выход всё в той же мировой революции. Для совершения которой своя страна была определена в конечном итоге опять-таки на роль расходного материала.
Много писалось о том, как Сталин, получив в свои руки чисто технические средства воздействия на партию, быстро расставил на ответственные посты преданных ему людей. И тем самым очень быстро прибрал эту партию к рукам. При этом опускается обычно вопрос, кому преданных? Лично Сталину? Или политической платформе, которую он отстаивал? А если лично Сталину, то потому, что слепо ему верили (это в двадцатых-то годах)? Или потому, что Сталин был наиболее сильным политиком из тех, кто выражал волю этих людей?