Перевернутая страница
Шрифт:
Глава 5. Не спешите уходить, это только антракт. Спектакль еще не закончился
Именно в этот момент и возник около нас человек с небритым лицом, изборожденным крупными морщинами. Седая щетина, как соль, покрывала его подбородок и щеки. На нем был коричневый, видавший виды пиджак, надетый поверх тельняшки далеко не первой свежести. Под мышкой у него была картонная папка с завязанными тесемками. Без предварительных церемоний он обратился ко мне, отчаянно жестикулируя свободной рукой, которую время от времени прижимал к сердцу:
– Слушай, мужик, исключительно для тебя берег. Ты мне веришь? Только для тебя! Кто у меня только не выпрашивал! Но я кремень. Я знал, что я тебя дождусь. Я, как тебя увидел, сразу все понял. Это
Небритыш протянул мне папку, держа ее обеими руками. Он слегка потряс ею передо мной, как бы демонстрируя ее великую значимость и свое перед ней благоговение. Перенесенное мною только что потрясение давало себя знать. У меня хватило сил ровно на то, чтобы быть отчужденным свидетелем происходившего. Только в одном я был уверен твердо: впечатлений мне на сегодня более чем предостаточно и новых не требуется. Короче говоря, я был совершенно деморализован аттракционом антиквара и не готов к еще одному спектаклю, имевшему цель опустошение моего кошелька. И хотя недавнее приключение произвело на меня сильное впечатление, но не нарушило адекватного восприятия действительности. А поведение незнакомца не оставляло ни малейших сомнений в том, что он имеет намерение пополнить свой бюджет за счет моих сбережений. Тем паче что мой кошелек был не отяжелен наличностью. Вернее сказать, мой кошелек в настоящий момент качался на волнах этой жизни порожняком. Но и на активное противодействие напору небритыша я был не способен тоже. Я прекрасно осознавал, что мое сообщение об отсутствии наличности не умерит пыл незнакомца. Это, скорее всего, подстегнет его решимость и напористость и приведет в раж. А это точно осложнит мне жизнь. Поэтому я стал размышлять над более весомыми причинами отказа. Но в голову ничего толкового не приходило. Я флегматично взял из рук небритыша папку. Она была старинного образца. Твердые, изрядно потертые толстые картонки папки соединялись между собой тряпичными перемычками. На лицевой стороне папки красовалась грязноватая, но когда-то наверняка белоснежная наклейка. Надпись на ней разобрать не представлялось возможным. Единственное, что бросалось в глаза, – это каллиграфические вензеля почерка, которыми была сделана надпись. Я бросил усталый взгляд на антиквара, в котором укор перемежался с мольбой. В моем взгляде стояла откровенная просьба. Дескать, может быть, стоит отменить второй акт спектакля, я вполне удовлетворен первым. Он ответил мне пожатием плеч, удивленно приподнятыми бровями и скривленным ртом, в которых без труда угадывалась фраза: «Знать ничего не знаю, в первый раз вижу этого обормота».
Я перевел взгляд на небритыша и устало вздохнул:
– Что это?
Небритыш загадочно улыбнулся, многозначительно дернул головой к плечу и стал смотреть на меня слегка скошенным взглядом:
– Мужик, ну чего ты спрашиваешь? Ты посмотри! Загляни внутрь, не пожалеешь.
Апатия накрывала меня с головой, не оставляя сил к сопротивлению судьбе. Я потянул за тесемки и приоткрыл папку. Внутри лежали пожелтевшие листы на вид довольно плотной бумаги, покрытые рукописными строками. Бросались в глаза жирные пятна в тех местах, куда чаще всего попадает указательный палец для перелистывания и большой палец для удержания листов. Надписи были сделаны чернилами и, судя по меняющемуся нажиму в почерке, не металлическим, а гусиным пером.
Небритыш не унимался. Он развел руки в стороны и с доморощенным сарказмом посмотрел на меня:
– Мужик, ты что, не врубаешься? Я тебе рукописи самого Пушкина притаранил. Двадцать тысяч, и они твои. Радуйся!
Он осклабился, демонстрируя свои довольно непривлекательного вида желтоватые зубы.
Антиквар встал со своего стульчика и протянул ко мне руку:
– Позвольте взглянуть?
Мой мозг сделал стойку: «Против кого в этом акте спектакля играет антиквар? Если против меня, то дело плохо. Если против небритыша, то это может существенно облегчить мое положение, и этим стоит воспользоваться».
Небритыш повернулся к нему и оттолкнул его руку:
– Не вам
Щека антиквара нервно дернулась, но он промолчал и испепеляюще посмотрел на небритыша. Правда, небритыш в этот момент уже с подобострастием взирал на меня и был не в состоянии оценить эмоциональную реакцию антиквара. Небритыш покровительственно и одновременно угодливо мне улыбнулся. Улыбка была какой-то гаденькой. Я непроизвольно поморщился. Небритыш тут же отреагировал, в его голосе послышалась жалостность и обиженность:
– Мужик, ну ты чего? Недорого ведь прошу. Это же рукопись Пушкина. А Пушкин – это наше все.
Я хрипло кашлянул. Небритыш расплылся в улыбке:
– Ну что, по рукам?
Мне ничего не оставалось, как корчить из себя серьезного человека. Для приличия я перевернул несколько листов в папке и стал завязывать ее тесемки. В голове проползла мысль: «Да пошло все лесом. Отдаю эту дурацкую папку и уношу отсюда ноги».
Наблюдая, как я завязываю тесемки, небритыш радостно потер руки:
– Давай бабки, и мы это дело обмоем.
Я устало выдохнул ртом воздух и протянул ему папку:
– Премного благодарен, я обойдусь.
Глаза небритыша суматошно забегали, он растопырил ладони веером:
– Мужик, ты чо, не врубаешься? Смотри, это я только сегодня такой добрый. Завтра цена будет другая.
Я хмуро смотрел на небритыша, протягивая ему папку. Папку он оттолкнул мне назад. Уйти, как я предполагал, не получилось. Небритыш прижал ладони к груди и с наигранным трагизмом прорычал:
– Мужик, ну ты меня удивляешь. Обойдется он. Ты тут горбатого-то не лепи. Я калач тертый.
Небритыш, чуть согнувшись, метнулся ко мне и приобнял меня за плечи:
– Поторговаться хочешь? Это понятно. Только совесть имей. Меня на мякине не проведешь.
Я движением плеча стряхнул его руку, немного отодвинулся и твердо повторил:
– Я обойдусь.
Я снова попытался вернуть папку. Но небритыш, видимо, осознал, что пока папка у меня в руках, разговор не закончен и для него еще не все потеряно. Он вихляющей походкой отошел на пару шагов и резко обернулся ко мне. Некоторое время он заглядывал в мои глаза, надеясь найти в них сочувствие и понимание. Наконец он обиженно забормотал:
– Вот и делай после этого людям добро. Думал, вот возьму и помогу хорошему человеку. Сохраню раритет исключительно для него. А ему, этому хорошему человеку, без разницы. Плевать он хотел и на тебя, и на твои душевные порывы, и на твое доброе дело. Так, что ли?
Глаза небритыша уже смотрели сурово и жестко. В уголке его обиженного рта повисла капелька слюны.
Я уже облегчено вздохнул, надеясь на легкую развязку. Казалось, все, сейчас обиженный небритыш заберет свою папку, и я свободен. Но не тут-то было. Лицо его озарила радость.
Обиду, как тряпкой, стерли с его лица, в глазах сверкнул азарт и добродушие. Он развязано хлопнул себя руками по ляжкам:
– Ну ладно, хорошо. Так и быть, давай скину цену. Восемнадцать тысяч и баста, рукопись твоя.
Он резко рубанул рукой по воздуху и быстро стал мотать головой:
– И баста, баста, баста.
Он поднял глаза и с надеждой воззрился на меня. Я оставался непреклонен. Вернее сказать, моя непреклонность была результатом моего катастрофического безденежья. Наличности у меня был абсолютный ноль. А точнее, легкий минус, я же еще был должен антиквару двести пятьдесят рублей. Да и потребности в рукописях Пушкина я в себе не ощущал ни в малейшей степени, ни на йоту. Зачем они мне и что мне с ними делать, я не представлял, хоть убей. Побаловать свое самолюбие дорогим раритетом? Как-нибудь обойдусь. Похвастаться знакомым? Боже упаси, мои приятели и близкие и так были не в восторге от моей жизненной сметки и практичности. А тут еще и это. Не стоит их травмировать моими новыми заскоками. Иначе они окончательно утвердятся во мнении, что я точно не самый умный персонаж известной пьесы господина Мольера.