Перевертыш
Шрифт:
Пока Успенский накоротке секретничал с капитаном у дверей, Пан полюбопытствовал:
— Егор Алексеевич, а чем мы будем у вас заниматься? Вещий хотя бы взводом командовать умеет, а я-то — вот только стрелять, да и то пока не очень…
— Очень-очень, — опроверг его самокритику Октябрьский. — А главное, во время. А занятие я вам найду. Думаешь, кто будет с «Мартышкой» работать?
Октябрьский кивнул на прикрытую дверь маленькой смежной комнаты. А Пан неожиданно для себя сморщился, как от зубной боли, когда услышал от московского гостя такое пренебрежительное
— Это ей ваш капитан такой псевдоним дал, — вроде бы, извинился Октябрьский. — А теперь уже никуда не деться, прилипло к языку. Ты хоть понимаешь, что я ничего обидного не имел ввиду?
— Да, то есть, так точно, просто…
Пан не смог выразить свои чувства. Какое-то противоречие бродило в нем, в его отношении к той несчастной сейчас то ли девушке, то ли неизвестному объекту с кодовым наименованием.
Что бы и дальше не смущать парня, Октябрьский обратился к Марте, все это время внимательно наблюдавшей за происходящим, даже помечавшей что-то в крошечной записной книжке маленьким карандашиком в серебряной оправе.
— Как тебе кажется, Марта, мы тут ни о чем и ни о ком не забыли? — спросил Егор Алексеевич. — Со стороны-то всегда заметнее…
— Нет, Георг, — к акценту Марты все уже привыкли, и сейчас уже никто не повернул головы на ужасно смешно выговоренные русские слова. — Остается вопрос с уцелевшим в подвале…
— Это уже не вопрос, — махнул рукой Егор Алексеевич, — подвезут прямо к самолету под видом тяжелораненного для срочно транспортировки. Кто тут разберет, в самом деле мы возим таких на материк или нет.
— Согласна, а персонал? Кто его будет везти?
— Наш доктор и повезет, а сопровождение — вот ребята помогут, — Октябрьский кивнул на Пана и Успенского. — В госпитале он лежал в отдельной палате, охрана — только наружная, вряд ли что смог сказать, да и без сознания он, а товарищ Соболев, как оттуда уходить, ему еще и успокоительного со снотворным вкатил, для гарантии, если вдруг очнется…
— Тогда остается ждать информации от товарища Мишина, — констатировала Марта, вновь что-то отметив в своем блокнотике.
— Кстати, о товарище Мишине и информации… — Октябрьский слегка задумался и спросил Пана: — Ты ничего особенного не чувствуешь? Сам по себе или от неё?
Пан глянул в сторону прикрытой двери в комнатку, где находилась мулатка, и покачал отрицательно головой. Никаких новых или просто усилившихся прежних ощущений не было. «Может, он меня и берет, как барометр? — подумал Пан. — Да вряд ли, я ж только с Шакой связанное чувствую… а про другое — не знаю…»
— Тогда, с вами вопрос решенный, — кивнул Октябрьский, — продолжайте отдыхать, скоро вам о таком и мечтать не придется… А мы пока с Мартой попробуем схемку эвакуации набросать, есть у меня кое-какие мысли на этот счет…
Пан и Успенский дружно кивнули и вернулись к прерванному на несколько минут непривычному для настоящего солдата, но такому приятному ничегонеделанию…
— Ты думаешь, что могут ждать сюрпризы? — спросила Марта у Егора Алексеевича.
— Береженого
Они склонились над листком бумаги, по которому Егор Алексеевич начал водить отобранным у Марты серебрянным карандашиком, рисуя непонятные для непосвященных схемы…
*
…Через полчаса, притомленный ни к чему не обязывающим ожиданием, Пан осторожненько, что бы не было заметно со стороны, стянул сапоги и прилег на свободную койку у дальней стены, прямо поверх одеяла, усиленно делая вид, что рассматривает на белом потолке несуществующие узоры…
Белизна потолка перед его глазами постепенно тускла, переходя то ли в сон, то в серое, беспросветное небо над головой мулатки…
«…Утром — это который уже будет день в пути? да как бы третий получается — Хромой не торопился подымать своих спутников.
Весь прошлый день они шли по унылому, засыпанному черной пылью пустырю, на котором ни раньше, ни сейчас не росло ни былинки. Только бесконечная серо-черная земля под ногами, да изредка встречающиеся привычные уже обломки бетона и кирпича, раскиданные по полю без всякой системы и значения, да едва различимая цепочка полуразвалившихся домов почти у самого горизонта.
Идти здесь было легче, чем по пустому району, все-таки, место ровное, но душу заполняло жутковатое, непонятное ощущение странности, ирреальности окружающего мира. В самом деле, откуда среди города взялась эта пустынная плешь?
Когда устроились пообедать, расстелив прямо посреди этой безлюдной и безжизненной равнины плащи «химки» и вскрыв очередные банки с тушенкой и зеленым горошком, мулатка спросила у Хромого:
— А что тут раньше-то было? Пустое все и голое…
— Да кто бы еще знал, — ответил Хромой, неторопливо пережевывая тушенку. — Может, парк какой, может просто место для стройки готовили. Тут безопасно, хоть по нервишкам и бьет пустота.
— Говорят, — добавил громоздкий, но ловкий, как медведь, Мика, — что тут никогда ничего не строили, даже, когда в Центре места не хватало. Видать, еще тогда здесь что-то не так было, как везде. Вот так.
То, что сам Хромой и его друг не знают ничего об этом месте, хотя и уверены в его безопасности, оптимизма Шаке не прибавило.
Но идти дальше все равно пришлось. Никто из старших не интересовался ощущениями и чувствами не только мулатки и её невольной подруги по несчастью, но и друг друга, если, конечно, ощущения эти не кричали во весь голос об опасности.
А ближе к вечеру Хромой повернул уставших, автоматически передвигающих ногами спутников в сторону ближайших домов. Как они дошли туда, как расположились, мулатка, казалось, не смогла бы вспомнить, утомленная непонятно чем за время дневного перехода. В себя она пришла только почувствовав острый, резкий запах водки, кружку с которой Хромой поднес ей прямо к лицу. Шака резко отшатнулась от неожиданности, но Хромой продолжал сидеть рядом, впихивая емкость мулатке в руки почти насильно.