Перевод времени на языки
Шрифт:
Так чего бы они хотели от меня (и от общества), мои поэты? Чтобы я заткнулся? Во первых, вульгарно высказано. Во вторых, странно такое слышать от поэтов. А как же славословия? Как я (молча если) буду их славить? Поэтому я проигнорировал их определённое (хотя и не высказанное столь явно) пожелание.
Но и они вовремя опомнились! Гении всё-таки. Шпаги опять исчезли. Можно было продолжать наш дискурс. И перейти, наконец, к сути. Вот о чём они говорили (причём, совершенно не важно, кому какая фраза принадлежит):
– Нас (здесь и сейчас) будут пытать?
– Нет. И не потому, что мы безгрешны (истые
– Обо всём?
– В пределах нашего прозрения.
Которое прозрение у каждого своё; разве что все (поэты) прозревают об одном и том же: о слове из буквиц, становящемся Словом Духа.
Но я их уже не слушал. Меня не интересовало, насколько искренне (точнее, в какой полноте) каждый из них понимал экзи'станс своего бытия. Состоявшаяся меж нами потасовка меня раззадорила, и я решал, что заслуживаю продолжения вещественных приключений.
Причём: со шпагой или мечом в руке, на Росинанте или пешим, но обязательно – не один!(вот и первое упоминание о доне Мигеле)
И (подчёркнуто повторю) даже не в сопровождении милейшего Санчо, а вовсе наоборот: это чтобы Санчо был – в сопровождении дона Алонсо; таким образом именно мне предстоит стать тем самым знаменитым приземлённым крестьянином, на все времена сумевшим-таки своими огрубелыми подошвами прилипнуть к земле – но для этого особенного ума не требуется, в землю все с земли придут.
А вот подтянуть землю прямиком к подковам Росинанта (пусть ненадолго, но) – это уже поступок! Таким образом, мне предстоит стать сильней меня (это и есть поступок; и ещё одно упоминание о доне Мигеле).
Но тем более нет у меня никакого желания спорить с поэтами о тезисе « сами всё скажем и сами обо всём спросим» (очень уместный посыл во времена Сервантеса и Лопе де Вега); предлагать и приносить здесь будет предложено мне!
Предложение, от которого возможно отказаться, но – только вместе с душой. То есть с такой вещью, наличие которой часто ощущаешь, только её утратив; чем не инквизиция? Более того, любого мастера (моих несравненных поэтов, например) слова помянутого персонажа, что «сами всё предложат и сами всё принесут» – именно что приведут в инквизицию.
Где я, собственно, и оставляю мою четвёрку! Но ничего (непоправимого) с ними в трибунале не случится. Так что не будем же и мы судить плоть человеческую в трибунале рыцарского странствия, обратимся к стихам, ибо:
Для Луиса де Леона-неоплатоника, небо – это обитель Бога и первопричин всего сущего, земля – смутное отражение небесных идей:
Не больше ли песчинки малой
ничтожная и низкая земля в сравненьи
с сим образцом великим,
где обитает в совершенстве
то, что грядет, то, что уже бывало?
"Ясная ночь", – согласитесь, что из темницы нашего тела (или, иначе, пожизненных застенков святейшего трибунала) выход только один, подсказанный Фредерико Гарсия Лоркой: На перекрёстках пойте вертикально!
«И если тело дает человеку славу и благородство предков, то душа несет с собой внутренние добродетели, которыми наделили ее на небесах: высокие и честные устремления, великодушие,
Итак, человек заключен в "темницу" телесного бытия, но его бессмертная душа способна освободиться от земных оков и вознестись к своим истокам, к небесам. Поэтому оппозиция "земля" – "небо" не носит у Луиса де Леона трагического характера. Поскольку мир земной является подобием иного, идеального "образца", в нем присутствует Божественное начало, а, следовательно, между "землей и "небом" нет непреодолимой преграды. Напротив, они зеркально отражены друг в друге. Идея подобия и всеобщего родства вещей, типичная для средневеково-ренессансной натурфилософии, занимает центральное место в мировоззрении Луиса де Леона. Быть может, он был одним из последних испанских авторов, сохранивших ренессансное видение мира: для него мир – это, прежде всего, Порядок и Гармония.
В этой связи особенно важен для Луиса де Леона образ Христа. Христос стал посредником между "землей" и "небом": каждый человек носит в себе "царство Божие", в свою очередь, Христос соединяет в себе Божественную и человеческую природу. Он открыл человеку путь на небеса и показал, что в самой человеческой личности заложен потенциал для бесконечного самосовершенствования, для познания бытия Божьего. Не случайно, фрай Луис обращается к теме Вознесения, посвящая этому целое стихотворение "На Вознесение".
Стихотворение написано от имени одного из учеников Христа, наблюдающего за Вознесением Господа. Описание очень динамично и построено на быстрой смене риторических вопросов. Последние две строки представляют собой ряд эмоциональных восклицаний. В первой же строфе задается основная антитеза "земля" ("глубокая, мрачная юдоль", valle hondo, escuro, 2) – "небо" ("вечное, безопасное место", inmortal seguro), подчеркнутая рифмой. Автор словно охватывает взором все пространство между двумя мирами, которое преодолевает Спаситель:
Что ж покидаешь, Пастырь наш,
своё ты стадо в одиночестве и скорби,
в юдоли этой мрачной и глубокой,
а сам, чистейший воздух рассекая
стремишься в вечную, надежную
обитель
Человек выступает здесь в роли наблюдателя, смотрящего снизу за воспаряющим ввысь Христом. О его расположении в пространстве свидетельствует указательное местоимение "этот" (este valle). Наглядность действия передается посредством временных форм – настоящего времени (Y dejas) и герундиального оборота (rompiendo …te vas), отражающего действие в его развитии. Восходящее движение передано посредством глаголов движения ("покидаешь", "рассекаешь", "удаляешься", "летишь торопливо"). Завершается стихотворение образом "завистливой тучи", уносящей на небеса Христа: